Сапфир и золото - [25]

Старуха помолчала, раздумывая или вспоминая, потом заговорила негромко:

— Ну, что было, то прошло. Вернул король дочь во дворец, а та всё убивалась по дракону, слёзы лила, всё его имя повторяла, как кукла заведённая. Король запретил — не послушалась, так он осерчал, приказал принцессе язык вырвать и в горную башню бедняжечку заточить. Вон она, башня-то, где принцесса век доживала, — кивнула старуха на окошечко; менестрель глянул и увидел, что в снежной мгле виднеется высокая гора, у вершины которой темнеет зловещая башня. — А с тех пор упоминать и о ней, бедняжечке, и о драконе не велено: смертью страшной грозит! Не полагается принцессам в драконов влюбляться.

— Собственную дочь… — пробормотал менестрель, проводя ладонью по разом вспотевшему лбу. — Так и умерла в башне?

Старуха кивнула, выпустила из пальцев веретено и по коленям похлопала:

— На тридцатый год и схоронили. Не то, видно, ты услышать хотел?

— Имя… — выдавил менестрель, — как имя драконово было?

— Да кто ж его теперь знает? Без малого пять веков минуло с тех пор. Но, говорят, что имя драконово в горной башне спрятано, — шёпотом добавила старуха. — Вот только не всякий до той башни доберётся: ступени каменные обрушились, один неверный шаг — смерть неминуемая! Да и кто пойдёт, да и кому то надобно?

Юноша уставился в окно невидящими глазами. Кажется, метель началась: горы уже не видно, одни белые пятна перед глазами мельтешат. Сгрёб менестрель пальцами одежду на груди, выдохнул:

— Я пойду.

Старуха не особенно удивилась, но сказать нужным сочла:

— Пропадёшь.

— А мне и так жизни нет, — с сердцем ответил менестрель.

Вывела его старуха тайком из замка, указала тропинку к горе. Менестрель натянул капюшон поглубже на голову и поплёлся к горной башне, проваливаясь сапогами в снег. Каждый шаг давался с трудом: сугробы намело такие, что, казалось, шагни — и под землю уйдёшь навеки! И чем ближе к горе, тем едче впивался в тело морозный ветер: не спешила гора отдавать свой секрет, на полпути остановить хотела. Только до подножия менестрель два дня добирался! В одежду, в сапоги снег набился, наледью от дыхания заволокло глаза, намёрзло на ресницах, руки-ноги заледенели, как деревяшки стали, тут уже не до еды и не сна: лишь бы дойти, а остановишься, перестанешь двигаться — так замёрзнешь насмерть!

К третьему дню добрался менестрель до подножия горы, тут же начиналась каменная лестница, которая круто уходила вверх, ступень за ступенью, к вытесанной прямо в плоти горы башне. Юноша задрал голову и посмотрел на сурово взиравшую гору, на обледеневшие, заметённые снегом ступени, на провалы в каменной лестнице, подул на закоченевшие руки. Метель уже стихла, но ветры всё ещё бродили по склонам, вздувая снежные вихри и обрушивая их на голову менестреля.

На нижних ступенях было легко, они сохранились лучше всего, погребённые под снегом. Взбираться приходилось на карачках, держась руками за ступень выше той, на которую ступал: было слишком скользко, не заспешишь, если не хочешь упасть да шею себе свернуть. Но чем выше менестрель поднимался, тем труднее становилось: многие верхние ступени обрушились, не выдержав натиска ветра и снега, а может, и времени; некоторые обрушивались прямо под ногами, и не успей менестрель ухватиться за камни — закончилась бы эта история в тот же самый момент! Но ему хватило сил подтянуться, нащупать сапогом верный камень и миновать опасное место. И он полез дальше, оставляя за собой по снегу кровавый след: руки разодрал о камни, когда пытался удержаться. Кровь ошмётками намёрзла на ладонях, боль была нестерпимая, но менестрель терпел, даже сквозь зубы и то ни звука не вырвалось. Хочешь счастья — так заслужи, постарайся!

К тому времени, как менестрель добрался до башни, сил у него не осталось: выдохся, вымотался, перестал чувствовать и мороз, и кусачий ветер, перестал и видеть, и слышать — всё было как в тумане, сплошная белая пелена, а не сознание. Он почти ощупью отыскал дверь в башню и уцепился за засов, чтобы не снесло ветром. Через пару минут полегчало, менестрель смог оглядеться. Он стоял на крохотной заснеженной площадке возле двери в башню. Каменной двери с каменным засовом.

«Хватит ли сил её открыть?» — слабо подумал юноша, прижимаясь к ледяному камню лбом и переводя дыхание. Руками засов поднять не удалось, он присел, упёрся плечом. Сапоги скользили по наледи, ноги разъезжались, засов не подавался. Менестрель нащупал каблуком сапога щербину в камне, упёрся в неё, чтобы не потерять равновесие, и снова двинул засов плечом. Не сразу, но сдвинулся, и юноша толкал каменную балку до тех пор, пока она не вышла из паза. Засов грохнулся вниз, обрушив несколько ступеней кряду, следом хлынула настоящая лавина, откуда-то сверху нашедшая. Менестрель устоял чудом. С дверью тоже повозиться пришлось, она была ещё тяжелее засова, но менестрель приноровился и в час по чайной ложке приоткрыл её настолько, чтобы боком пролезть в башню. Прежде чем войти, проявил осторожность: подсунул между дверью и притолокой камень, что отыскался в снегу.

Внутри ничего не было, кроме лестницы, ведущей наверх, к каморке, в которой доживала век опальная принцесса. Стены были грубые, шероховатые, тронутые льдом. Лестница, также вырубленная из монолита, сохранилась хорошо, спрятанная от ветров и морозов за каменными стенами, но была такая узкая и крутая, что менестрель помедлил даже, прежде чем на неё вступить. Он запалил найденный факел, чтобы освещать себе путь: сломай он себе ногу, здесь и сгинет, потому что обратно уже не спустится, а искать его никто не будет. Разделять же участь замурованной принцессы в его планы не входило, ведь он обещал Дракону вернуться к следующей весне.