Сапфир и золото - [23]

Менестрель навострил уши. Но сапожник, обронив это замечание, важно насупил брови и, занятый собственными мыслями, а именно подсчитыванием барышей, если возьмётся сапоги тачать, спросил:

— Хорошие сапоги-то надо?

— Чтобы до Норди не развалились, — ответил юноша.

— А ты в Нордь идёшь? — К сапожнику вернулась прежняя подозрительность: а ну как всё же из драконьей породы да мстить за предка отправился?

Менестрель кивнул и, чтобы последние сомнения развеять, показал сапожнику лютню.

— Так ты бард? — с облегчением спросил сапожник. — Слыхал я, они везде в чести?

— Бывал и в королевские замки приглашён, и перед королями да королевами пел, — подтвердил менестрель. — Золотишко не переводится, так что сделай мне хорошие сапоги. Не зазорно чтобы было и перед королём Норди показаться.

— Что ж, это можно, — согласился сапожник, — есть и готовые. Коли по ноге придутся — так и забирай… за дюжину кругляшек. Вот только я бы на тёплый приём в Норди особо-то не рассчитывал.

— Отчего же? — удивился его серьёзному тону менестрель.

— Места суровые, чужаков не любят, — пояснил сапожник, извлекая из кладовки несколько дюжин пар отличных сапог. — Ну, барду-то, может, исключение сделают, а всё же не любят туда люди ходить. Я бы на твоём месте южнее забрал, там люди весёлые, щедрые.

— Мне в Нордь надо до весны успеть, — ответил менестрель, к сапогам примериваясь, — не по забаве иду — по делу.

— Коли так, то и говорить не о чем, — рассудительно заключил сапожник, — иди. Дорогу выбери, что с перечёркнутой стрелкой, в той стороне Нордь и будет. А верно, без малого туда полгода и добираться.

Менестрель выбрал себе пару сапог да ещё одну на припас и с сапожником рассчитался. Тот напоследок посоветовал к скорняку зайти да мехом запастись: места там северные, холодные, а зимы так и вовсе лютые. Юноша на то ответил, что меховая накидка у него уже есть, а вот снедью бы разжиться не мешало, и сапожник указал ему хорошую таверну, где можно не только голод и жажду утолить, но и ночь переждать.

Менестрель пробыл в городе пару дней, деньжат немного подзаработал, развлекая тамошнего градоначальника, тот ему ещё и одёжу пожаловал со своего плеча, пару раз только ношеную. Менестрель привередничать не стал, свою в мешок спрятал, а в градоначальниковой путь продолжил: одёжа та была крепкая, из кожи, да мехом подбитая, самое то для северных дорог!

Зима менестреля в дороге застала, а уж зимы тут были — не сравнить с Серой Башней! Намело сугробов, наморозило, выстудило воздух — и меховая накидка не спасает! Менестрель уже второй месяц чах кашлем и насморком, которые никак не проходили. Тут уж в каждую деревеньку заглядывал, чтобы погреться немного, не разбирая, хорошая таверна или плохая: коли есть очаг — так и хороша таверна!

Хоть сапожник и предостерегал, что народ в этих местах суровый, но менестрелю всё больше любопытные попадались. Странников, как он понял, тут видали нечасто, и всё-то им было интересно: и куда, и откуда, и зачем, и отчего. Даже кормили даром, только бы послушать, что в мире делается, а уж когда менестрель лютню доставал — так вообще всей деревней сбегались слушать.

Много песен за дорогу менестрель успел наслушаться да запомнить, но никакие другие ему в сердце не запали, как эти песни северных деревень. Были они тоскливые больно, но красивые, дух захватывало!

«Дракону спою, доволен останется», — думал менестрель, запоминая и их. Память у него была под стать драконьей: без малого три сотни помнил наизусть да ещё столько же в пути выучил!

И эти ему в Нордь идти не советовали. «Король в Норди своенравный, — говорили жители деревень, — традиции свято чтит, а обычаи у них суровые! Что ни день, то кого-нибудь казнят!»

Но менестрель, понятное дело, всё равно пошёл. И на третий месяц зимы, как морозы начали спадать, сменяясь пронзающими насквозь ветрами, дошёл до границ Норди, или Северного королевства. Границы были вполне осязаемы: высокий обледеневший забор, вдоль которого менестрель и побрёл, надеясь отыскать ворота или заставу. Врата обнаружились через три сотни шагов, а в них — два промёрзших до сосулек в усах стражника, которым, впрочем, и мороз был нипочём: лица у них были красные, пышущие здоровьем, позавидуешь!

— Стоять! — гаркнул один из стражников, хотя менестрель и так остановился уже, стражу разглядывая. — Кто такой будешь?

Менестрель шмыгнул носом и ответил, что он менестрель будет, бард то есть, идёт в Нордь, дабы развлечь короля весёлою песней да на житьё-бытье малость от короля за то получить.

— Бардов у нас король любит, — обрадовались стражники, — наших-то не осталось, так теперь с чужой стороны любому гостю рады.

— Отчего же не осталось? — удивился менестрель, а всё больше дивился тому, что его чуть ли не с распростёртыми объятьями встречают и самолично готовы к королю вести (так стражники и объявили).

— Своих-то казнили давно, — беззаботно ответил стражник, давая распоряжение своему товарищу оставаться возле врат. — Не любит у нас король, когда лишнее поют. А барды как напьются, так давай горланить что попало! Вон они, голубчики, — кивнул в сторону стражник, и изумлённый менестрель увидел за стеной частокол, утыканный отрубленными головами, которые мёртвыми глазами всматривались в морозную, зимнюю мглу.