Сапфир и золото - [17]

— Не надо, — взмолился луковый рыцарь, по-прежнему пятясь, и пятился, пока не упёрся спиной в изгородь, не удержался и перевалился за неё; доспехи загрохотали.

Через минуту рыцарь уже сверкал пятками по дороге, лошадёнка тащилась за ним с обречённым видом, а менестрель крикнул вслед:

— А если передумаешь, так непременно покажу!

Скоро рыцаря и след простыл, остался лишь луковый дух, от которого избавиться было не так-то просто. Дракон чихнул.

— Уж больше не вернётся, — уверенно сказал менестрель, поворачиваясь к мужчине.

— Бедняга…

И тут юноша заметил, что Дракон избегает на него смотреть. Теперь, когда они опять остались вдвоём, сразу же вспомнилось то неловкое происшествие.

— Пойду переоденусь, — смущённо сказал менестрель, поспешно стянув с головы колпак, — теперь-то маскарад без надобности.

Дракон только кивнул.

«Что же я творю?» — бесцветно подумал он, возвращаясь к себе и тяжело опускаясь на трон. Взял и обнял. По лицу Дракона разлилась краска, и он накрыл глаза ладонью.

Менестрель же поднялся к себе, переоделся и завалился на кровать, размышляя о произошедшем. Почему Дракон так сделал — он не понимал (и думать об этом не хотел, но не думать про это не мог отчего-то: всё вспоминалось то странное пульсирующее биение в груди Дракона), а ещё больше не понимал, отчего никак не успокоится и всё продолжает стучать его собственное сердце — так часто, так мягко, так неведомо…

Принцесса с портрета и безымянный дракон

— Кыш! — ругнулся менестрель, выходя во двор.

Куры с кудахтаньем разлетелись в разные стороны, но тут же забыли об этой обиде и снова принялись квохтать, выхаживая по дворику, подбирая зерна и нещадно выклёвывая друг другу загривки — ровным счётом ни за что.

— Голова пустая, — продолжал бормотать с досадой менестрель, — ни о чём не думают…

Куры, разумеется, были совершенно ни при чём. «При чём» был Дракон, «при чём» был он сам, а менестрель невольно вымещал досаду на чём придётся.

С того дня, как они выпроводили лукового рыцаря, всё пошло наперекосяк.

Так-то, как ни посмотри, ничего не изменилось: Дракон насчёт происшествия ни словом не обмолвился, менестрель, понятное дело, тоже помалкивал, разговаривали они подолгу, трапезничали вместе… Но вот только юноша всё чаще подмечал, что Дракон на него поглядывает, не уверен только был: смотрел ли на него Дракон, припоминая глупую выходку с переодеванием, или смотрел сквозь него, думая о чём-то своём. Стоило Дракону заметить взгляд менестреля — он тут же делал вид, что и не смотрел вовсе.

И всё бы ничего, но в эти моменты сердце менестреля начинало дурить: подпрыгивало, заходилось частой дробью, гнало краску на лицо, заставляло задыхаться… и вспоминать о крепких драконовых объятьях. Поневоле досада возьмёт!

Тогда юноша рассудил так: виделись бы они пореже, скорее бы забылось что бы оно там ни было, — и несколько дней безвылазно сидел на чердаке, притворившись, что сочиняет новую песню, а когда всё-таки спустился, решив, что отпустило наконец-то, то сердце так взбрыкнуло при виде трапезничающего Дракона, что менестрель едва устоял на ногах и вынужден был ухватиться за стену, а это вызвало вполне искреннюю тревогу мужчины: тот подбежал, прихватил за плечи, начал расспрашивать… А что в этот момент с менестрелем творилось — и говорить не стоит! Нет, пришлось признать, что план провалился: уж лучше каждый день понемногу краснеть, чем вот так разом в обморок грохаться.

И вот тут-то уже бы надо догадаться о причинах… если бы не четвёртый пролёт.

Комната на четвёртом пролёте всегда была заперта и сквозь замочную скважину выглядела пустой. Но была ли она таковой на самом деле? Для чего в таком случае запирать совершенно пустую комнату? Вот это занимало мысли юноши больше, чем странности, с его собственным сердцем происходящие. Было во всём этом что-то… страшное. Да, страшное.

Любопытство, как известно, могло сгубить и кота, и вообще всякую живую тварь, но от него никуда не деться. Менестрель, воспользовавшись отлучкой хозяина башни, ещё пару раз пытался разглядеть что-нибудь в замочную скважину и даже в щель под порогом, но безуспешно. Ключи пробовал подобрать, но те, что ему попадались, не подходили; наверное, ключ от этой двери Дракон всегда носил при себе. Был бы менестрель посильнее, он бы просто вышиб дверь, а потом бы уже придумал что-нибудь в оправдание, но с его силами не стоило и пытаться.

Оставалось только мучиться догадками… пока однажды, спускаясь с чердака вниз, менестрель не заметил, что дверь в комнату на четвёртом пролёте приоткрыта. Он поступил умно: замедлил шаг, едва ли не на цыпочках подошёл к двери и осторожно, краем глаза всего лишь, заглянул в комнату. Ничего не приметил: ни интересного, ни ужасающего, — вообще ничего, но в комнате был Дракон. Менестреля он не заметил: стоял и смотрел куда-то на стену, но с каким лицом смотрел! Юноша даже вздрогнул, настолько тоскливое выражение лица у мужчины было. Как будто смотрел и умирал самыми страшными муками, какие только можно себе представить.

Менестрель отпрянул, сердце почему-то опять всколыхнулось, но на этот раз не расходилось, а сжалось в маленький комок, и всем своим существом юноша понял: Дракон ни за что не должен узнать, что он его видел, — иначе случится что-то ужасное, непременно ужасное! Он прокрался обратно на чердак, помедлил, потом нарочито громко закашлял, затопал, а когда дошёл до четвёртого пролёта, то увидел, что дверь уже закрыта, Дракон был где-то внизу.