Саня - [4]

– Некого посылать за ней, – ответил нелюбезно тот. – Крахмалюка на кобыле в город не пошлешь. К тому же это дело добровольное.

– Ну хоть фуражки-то с красным верхом найдутся? – спросила Саня.

– Эх, милая, – отозвалась Настасья Павловна. – Я последнюю фуражку в гроб с мужиком положила.

– Ну хорошо, – не сдавалась Саня. – Я оставлю в дежурке свою фуражку. Пока будет одна на всех.

– Ах ты боже мой! Какое великое дело сделала – фуражку подарила! – всплеснул руками Сергунков. – У нас крыши худые, света нет, а она фуражкой порадовала.

Сидевшие на деревянном диване железнодорожники завозились, послышался даже короткий смешок.

– А дежурное помещение без присмотра больше не оставлять, – повысила голос Саня. – Здесь жезловой аппарат, селектор, телефон…

– Селектор на базаре не продашь. Кому он нужен? – насмешливо заметил Сергунков.

Кто-то опять хмыкнул, и этот смешок словно стегнул Саню.

– Вам он, по крайней мере, не нужен больше, – быстро ответила она и знакомым для Сергункова резким жестом сунула в карманы руки.

В это время вошла кассирша в чем корову доила: в зеленой фуфайке, в подоткнутой юбке, простоволосая.

– Кто меня здесь вызывал? – спросила она, с любопытством разглядывая Саню.

Это была молодая женщина с мелкими чертами лица и, несмотря на свой наряд, довольно миловидная.

– Что это за женщина? – спросила Саня.

– Кассирша, – неохотно ответил Сергунков.

– Это кассирша? – насмешливо переспросила Саня и, раздраженная до предела, еле сдерживаясь, чтобы не накричать на нее, сказала своим хриплым резким голосом: – Юбку одерните сначала, да не забудьте причесаться. Тогда и поговорим с вами, товарищ кассирша. А теперь уходите, вы не в хлев пришли, а в дежурное помещение.

Кассирша сделала удивленное лицо, брови-ниточки круто изогнулись и поползли на лоб.

– Вы это мне? Ведь мы же интеллигентные люди! Так некультурно обращаться… – Она не договорила и с печальным укором на лице вышла.

– И вы тоже ступайте все по домам. Спасибо за знакомство.

«А мне от них никуда теперь не уйти», – невесело подумала Саня и вспомнила вдруг слова Настасьи Павловны: «Тут становой хребет нужен.

3

Саня поселилась у Настасьи Павловны.

– Живи, девонька, все равно изба пустая, – уговаривала ее хозяйка. – Сам-то для семьи строил, да разлетелись все. А я уж, как курушка, видать, и сдохну на этом гнезде.

Было начало сентября. И хотя погода стояла жаркая, с ветреными полднями и тихими комариными зорями, все, все говорило о приближении осени; на дальних сопочках, покрытых мелким леском, проступили кумачовые пятна бересклета, невысокие лиственницы на звонаревском кладбище порыжели, словно покрылись ржавчиной, а по вечерам над степью табунились дикие утки и пролетали со свистом над станцией. Но степь, обильно напоенная августовскими ливнями, не хотела сдаваться напору осени, и под бурыми метелками пырея и мятлика у самых корневищ густо резались перистые сочные листья. Хорошо ходить по такой степи! Травяной покров ее настолько густ и пружинист, что чуть отбрасывает ногу, точно резиновый.

Но там, где эта извечная травяная броня сорвана, – обнаженная, взбитая плугами земля разбухла и жадно засасывает ноги. И Саня видела, как по совхозным полям пять тракторов таскают один комбайн, который стоит на лыжах. Чудеса!

– Так и будете вы всю жизнь таскать комбайны? – спросила Саня пожилого бригадира в брезентовой куртке.

– Зачем всю жизнь? Окрепнет земля-матушка, – ответил бригадир, весело подмигивая. – Это она с непривычки раскисла. Небось и тебе с непривычки не сладко?

– Откуда это вы взяли? – сердито спросила Саня.

– Да земля мне шепнула по-дружески, – ответил тот серьезно и вдруг рассмеялся.

Побывала Саня и в Звонареве, где гарнизон стоит. И там, оказалось, ее уже знали. Проходя мимо двухэтажного деревянного дома, на крыльце которого сидели женщины, она услышала за своей спиной негромкий разговор.

– Начальница новая. Выскочка, должно быть. Говорят, уже разнос устроила.

– Ничего, пообломается, – лениво отвечала собеседница.

– Заметила – глаза-то у нее бесноватые? – настойчиво твердил первый голос.

– И на такую дураки найдутся, – благодушно отозвалась вторая.

Саня с трудом сдержалась, чтобы не вступить в перепалку с ними.

«Эх, всех не переубедишь, – досадливо подумала она. – Видать, тут каждый шаг на виду. Ну и пусть смотрят и судят».

Возле Звонарева – небольшая кудрявая сопочка. Местные донжуаны нарекли ее Сопкой любви. Саня поднялась на ее вытоптанную вершину и долго смотрела на окружающую местность. Вся степь раздвинулась, стала еще шире, необъятнее. Как ее много! Но можно увидеть еще больше, еще дальше, только захотеть подняться выше. И почему не все в жизни зависит вот так же от нашего желания? А ведь так должно быть, именно так, – думала Саня; и оттого, что так и могло стать, если бы все люди одинаково захотели, у нее дух захватывало.

Станция Касаткино, прилепившаяся к бесконечной, как степь, стальной магистрали, выглядела отсюда до смешного незначительной и ненастоящей. Но и здесь надо устраивать разумную, светлую жизнь, такую же, как и в большом городе. А люди скандалят, пьянствуют, ленятся… Ах как они все еще тяжелы на подъем! «Кто же из них будет моим другом, моей опорой? – старалась отгадать Саня. – Интересно, с кем-то я приду на эту Сопку любви. Откуда он будет? Агроном из совхоза, а может, военный?»