Саня - [2]

– А то ты за двадцать лет не наговорился с ним, – гудит толстая тетка. – Ты бы хоть гостинцев ему принес на дорогу, говорок!

– Гостинцы – это ваше бабское дело, – назидательно замечает тот, переступая ногами на месте, словно рысак. – А мне по душевной части… На эту самую… на служению, говорю, наставить надо, – закончил он строго.

– Молчи уж, наставник, – не унимается баба. – Ногами-то вон семенишь, как заведенный.

– Дядь Семен! – кричит кто-то из толпы. – А ты Сергункова попроси! Может, задержит поезд. Объясни ему – дело важное.

– А как же, государственное! – подхватывают в толпе и шумно гогочут.

– А что? И пойду, – неожиданно решается тот. – Он поймет. Он, говорю, мужик сердечный, начальник-то.

«Ну и стихия…» – невесело подумала Саня.

Она заглянула в дежурку – никого. «А где же станционные работники? Повымерли, что ли, или, может, перепились, как эти?..»

Саня пошла вслед за бритым мужиком искать Сергункова. Чемодан она оставила в дежурке.

Между бараками было совершенно темно и грязно. Саня искала места посуше, посветлее, но попадала в болото. Идущий впереди мужик в фуфайке открыл торцовую дверь барака и радостно крикнул:

– Соколики! Голубчики! Орлы! – и быстро нырнул в дверь.

Саня вошла за ним. Помещение оказалось буфетом. Висевшая над прилавком лампа-«молния» тускло освещала прокопченные бревенчатые стены. Возле деревянной полки на бочках сидели два человека и пили водку. Один – рыжеусый старшина с планшеткой через плечо. Второй, перед которым почтительно выламывался мужик в фуфайке, – грузный, с одутловатым лицом и щелками вместо глаз.

– Ступай, Семен, ступай, – выпроваживал вошедшего мужика грузный. – Видишь, я занят, багаж принимаю у человека.

– А как жеть! Все мы заняты, – соглашался Семен. – Вот я и говорю, минут на пятнадцать задержать поезд. С Васькой поговорить надо.

– Вы начальник станции Сергунков? – спросила Саня одутловатого.

– Ну, положим, я, – отозвался тот, оглядывая Саню с ног до головы. – Что, опять ревизор? Так я сегодня вечером не служебный. Идите к Шилохвостову, а завтра поговорим.

– Я не ревизор, – ответила Саня. – Я прислана на место начальника станции.

– Что-о? – удивленно протянул Сергунков и, посмотрев на старшину, вдруг сильно покраснел. – А что ж это у вас с голоском, дочка? В дороге простудились или природой дадено?

– Голос мой оставьте в покое! – Саня резким движением засунула руки в карманы юбки, отодвинула в сторону локти и стала удивительно похожа на драчуна, прятавшего камни про запас.

Сергунков усмехнулся.

– Ишь ты, с бесинкой. Ну что ж, товарищ начальник, вон ступайте поезд задержите. Посетитель просит, – сказал он, кивнув на Семена.

– Вот я и говорю, – подхватил тот, обращаясь к Сане. – На действительную едет Васька-то.

Сергунков и старшина засмеялись.

– Перестаньте валять дурака, – строго сказала Саня пьяному.

– А что, не нравится? – начал наседать тот, ободренный смехом Сергункова. – А если я тебя приласкаю, тогда как, а? – и он потянулся к ней.

– Убирайся отсюда, дрянь! – крикнула Саня так неожиданно и гневно, что смеявшиеся сразу осеклись, а молчаливо стоявший до этого буфетчик выскочил из-за прилавка, схватил Семена за шиворот и вытолкнул за дверь.

– Некультурный, такой некультурный народ, прямо беда, – извиняющимся тоном говорил возвратившийся буфетчик. Он потер о пиджак руки и представился: – Между прочим, моя фамилия Крахмалюк.

– Неплохо для начала, – заметил Сергунков. – А следующего кого вытряхивать будете?

– Там посмотрим, – ответила Саня и вышла из буфета.

2

Ночевала она у Настасьи Павловны, вдовы первого начальника станции, единственного человека, которого тут звали по имени-отчеству, остальных либо по фамилии, либо просто по прозвищу. Эта пожилая, обходительная женщина приехала сюда лет двадцать назад, на должность дежурной по станции. Здесь она вырастила троих детей, здесь и мужа похоронила.

Весь вечер рассказывала она Сане о здешних местах, о людях, о себе. Рассказывая, часто вздыхала, и ее некрасивое лицо, с крупными, чуть выпирающими губами, было озабоченным.

– Хватишь ты, девонька, здесь горя. Народ у нас тяжелый. Каждый сам себе хозяином норовит стать. А ты молодая да, видать, горячая.

– Да ведь, поди, не съедят меня, – возражала Саня.

– Жизнь тебя съест, – говорила Настасья Павловна, покачивая головой. – Я вон тоже приехала сюда молодой да красивой. А теперь, смотри, зубы-то редкие стали. – Она показала зубы и ткнула в них пальцем: – А какие и совсем повываливались.

Разговаривая, Настасья Павловна беспрестанно что-нибудь делала: то жарила яичницу, то затворяла тесто, то взялась вязать шерстяную кофту для дочери-студентки – остальные-то дети уже не нуждаются.

Из ее рассказа Саня узнала вскоре всю историю станции Касаткино и ее немногочисленных обитателей.

Не бойкое это место. Железная дорога, проведенная когда-то по этим степям в сторону границы, имела скорее стратегическое значение, чем хозяйственное. Поэтому Касаткино было просто разъездом с дежурной будкой и пятью бревенчатыми бараками, где размещались дорожные службы да охранный взвод.

В последние годы степь вдоль дороги заселили, появились совхозы, выросли села, и пошли по этой линии пассажирские поезда так называемого местного значения. Полустанок Касаткино был объявлен станцией третьего класса, а бывшая казарма стала вокзалом. Не было здесь ни света, ни радио, и даже питьевую воду привозили из города на паровозе.