Санкт-Петербургские вечера - [13]

Граф. Всем сердцем принимаю я это правило пользы, общее для всех людей, однако у нас — у меня и у вас, г-н кавалер, — есть еще одно подобное правило, хранящее нас от всякого заблуждения, — правило авторитета. Пусть другие говорят и пишут что им угодно: отцы наши бросили якорь, так будем же крепко за него держаться и не станем страшиться иллюминатов больше, чем безбожников. Впрочем, оставляя в стороне все то, что можно счесть в нашей беседе предположительным, я вправе выставить в качестве неопровержимого принципа следующее: моральные пороки способны увеличить число и тяжесть болезней до пределов, которые невозможно указать, и обратно — столь же невозможно установить, до какой степени добродетель в силах ограничить отвратительное господство физического зла.¹⁰

Поскольку данное положение не допускает сомнений в своей истинности, то его одного вполне достаточно для оправдания путей Промысла, в том числе и в земной жизни, — тем более если присоединить к этим соображениям сказанное нами о человеческом правосудии. Ведь было доказано — причем без обращения к чисто рациональным и даже религиозным аргументам, — что с этих двух точек зрения преимущества, выпадающие на долю добродетели, неисчислимы. Не угодно ли вам теперь выйти за пределы земного порядка вещей?

Кавалер. Мне уже так тоскливо на земле, что я не стану возражать, если вы, г-н граф, сделаете одолжение и перенесете меня чуточку выше. И если...

Сенатор. А вот я решительно против того, чтобы отправляться в путешествие сегодня же. Удовольствия разговора обольщают нас, а светлая пора обманывает — между тем уже било полночь. Давайте же отправимся спать, доверившись нашим часам, а завтра соберемся точно к условленному сроку.

Граф. Вы правы: в это время года люди нашего возраста должны сами предписывать себе условную ночь, чтобы мирно спать, подобно тому, как зимою им следует устраивать искусственный день, чтобы трудиться. А что до г-на кавалера, то ничто ему сейчас не мешает оставить своих степенных друзей и отправиться в какое-нибудь хорошее общество. Он, без сомнения, найдет не один дом, где еще не садились за стол.

Кавалер. Я воспользуюсь вашим советом, но при одном условии: вы должны отдать мне справедливость и поверить, что я вовсе не убежден, будто в этом хорошем обществе получу больше удовольствия, чем здесь. Но пока мы еще не расстались, скажите, не распределяются ли добро и зло в мире примерно так же, как день и ночь? Сегодня мы зажигаем свечи лишь для вида — через полгода мы почти перестанем их тушить. А в Кито их зажигают и гасят каждый день в один и тот же час. Заключенные между этими двумя пределами, дни и ночи в неизменном порядке растут и убывают от полюса к экватору и, соответственно, от экватора к полюсу; но в конце года они получают свое — ив итоге у человека оказывается четыре тысячи триста восемьдесят часов дня и столько же часов ночи. Что вы на это скажете, г-н граф?

Граф. Поговорим об этом завтра.

Конец беседы первой

Примечания к беседе первой

‘ (Стр. 21. «Ведь справедлив вовсе не тот закон, который непосредственно поражает каждого, но тот, который предназначен для всех»)

Nihil miremur eorum ad quae nati sumus, quae ideo nulli querenda, quia paria sunt omnibus... etiam cuod effugit aliquis pati potuit. Aequum autem jus est non quo omnes usi sunt, sed quod omnibus latum est (Senecae Epistolae morales, CVII, <6>). In eum intravimus mundum in quo his vivitur legibus. Placet? pare. Non placet? exi. Indignare si, quid in te iniqui, proprie constitutum est... ista de quibus quereris, omnibus eadem sunt: nulli dari faciliora possunt (ibid., XCI, < 15>).⁽⁴²⁾

² (Cmp. 24. «Что еще может означать ιον-ι, если не /ον-ah?»)

Затруднение исчезнет, если это слово написать еврейскими литерами, ибо, одушевив каждую букву слова ιονι соответствующей гласной, мы получим как раз священное имя иудеев. Если отвлечься от слова Юпитер, представляющего собой отклонение от нормы, станет очевидным замечательное сходство между другими именами этого верховного бога и Тетраграмматоном.⁽⁴³⁾

³ (Стр. 38. «Кажется, такого мнения держался и Ориген»)

В трудах Оригена я нигде не нашел подобного замечания, однако в книге Начал он утверждает, что «если бы у кого-нибудь достало досуга отыскать в Священном Писании все места, где речь идет о болезнях грешников, то обнаружилось бы, что болезни эти суть лишь символическое изображение пороков или душевных мук» (Περί αρχών, <11, 10, 6>).⁽⁴⁴⁾ Неясность в тексте является, очевидно, следствием ошибки латинского переводчика.

Упомянутый участником беседы апологет — это, по всей видимости, испанский автор «Торжества Евангелия».⁽⁴⁵⁾

⁴ (Стр. 39. «Чем добродетельнее человек, тем надежнее он защищен от болезней, имеющих собственное имя»)

Но таких характерных болезней, легко отличимых от всех прочих, намного меньше, чем обыкновенно полагают. Ибо лучшие врачи признают, что едва ли отыщутся хотя бы три-четыре заболевания, обладающие патогно-моническими симптомами, исключительно им лишь свойственными в такой степени, чтобы стало возможным отличить их от всех других болезней (Johan. Bapt. Morgagni. De sedibus et causis morborum, lib. V, epistola ad Johan. Fried. Mechel).