Санкт-петербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года - [17]
Он поманил пальцем, и слуги стеснились вокруг него.
— Помните, кто был у нас атаманом с первоначалу?
— Нетопырь! — вскричали все, переглядываясь.
— Да, да. Нетопырь.
— Разве он жив?
— Жив еще! И вспомнить страшно! — воскликнул Цыцурин. — Сколько я во время оно сребра-злата перевел, чтобы ноздрички бы его пощадили, вырвали самую малость!
Он даже всхлипнул от прилива чувств.
— Ну и что же Нетопырь? — спросили слуги.
— Был он на каторге в Рогервике, теперь же со всею той каторгой сюда переведен, на Васильевский остров. Кунсткамеру какую-то строят для царицы.
Сверху послышались голоса гостей, требовались услуги.
— По местам! — вновь скомандовал Цыцурин.
— Опять пойдут сборы да поборы, — уходя сказал Весельчак буфетчику. — Ради передач любезному атаману опять последнюю копейку выкладывай!
— Да уж она у тебя последняя! — ответил буфетчик. — С каждого дела львиную долю получаешь!
— Не велит Цыцурин полицейского брать, — с досадой покривился Весельчак. — А с того корпорала хорошенький бы выкуп получился!
Уходивший Цыцурин не расслышал, о чем перешептывались два его клеврета. Однако у него было безошибочное чутье вожака, и он поманил Весельчака в сторону.
— Ты любишь разные самовольства. Так вот, предупреждаю тебя насчет того полицианта. Забыл, что ли, как барыня тебя за самоуправство велела в колодец на веревке на всю ночь опустить?
Весельчак состроил обиженную мину, взял жезл мажордома и отправился на свой пост.
5
Там они увидели предмет своих переживаний. Максюта был одет в узенький академический кафтанчик, который одолжил ему Миллер. Руки торчали из обшлагов. Все ему здесь было непривычно, и сидел он на краешке стула, озираясь по сторонам.
В пасти огромного камина пылало целое бревно. Поваренок в колпаке поворачивал висящую на цепях тушку барана. На буфетной стойке позванивал хрусталь. Шум голосов создавал ощущение приятной тревоги.
Над буфетом высилась грубая деревянная фигура в зубчатой короне. Это был король Фарабуш, покровитель мореходов. Фигура эта некогда украшала бугшприт португальского купеческого барка. Лет пять тому назад, в одну из осенних ночей, португалец, везя груз соболей и Мамонтова зуба, в Финском заливе налетел на песчаную банку. Пока собирались его снимать, груз оказался растащенным, а судно развалилось под ударами балтийской волны. Так король Фарабуш переселился в буфетный угол Чистилища.
Максюта с изумлением смотрел на его желтые бока, отполированные морем и ветрами.
— Сударь! — раздался над его ухом вежливый голос буфетчика. — У нашего подъезда застряла карета. Не поможете ли ее вытащить?
С воспитанной в армии готовностью исполнить приказание или просьбу Максюта вышел на крыльцо. Неправдоподобный свет небес без теней равномерно освещал все в природе. И застрявшая карета возле крыльца смотрелась так, будто ее вырезали из бумаги.
Он наклонился, чтобы плечом приподнять облучок кареты, как чьи-то вонючие ладони грубо закрыли его рот. Шею захлестнула петля, и вот уж он понял, что ни дышать, ни кричать больше не может.
Но это с ним уже случалось в урочищах старой Москвы в его далекой юности. Он сжался в пружину, готовую развернуться, стараясь, однако, показаться размякшим, покорившимся. И вдруг выпрямился, отбросив врагов, скинув проклятую петлю. Но тут же десяток рук с удвоенной яростью вцепились в его тело.
Вертоград полнощный сиял огнями в три жилья. Из верхних окон слышалось неторопливое: «Пасс!», «Прикупаю!», «Козыри трефы!» Двигались тени, звучала странная музыка, а у крыльца ожесточенно дрались люди, сыпались удары кулаков, слышались ругательства, всхлипы.
Максюте удалось раскидать нападающих — сколько их было? Он побежал огородами, между грядок с укропом стремился к Мойке.
Река Мья, или в просторечии Мойка, в те годы не была проточной. Начинаясь средь болот Царицына луга, она лениво петляла, образуя заводи. Царь Петр повелел прорыть каналы, спустить ржавую воду, а берега укрепить бревнами. Всюду валялись эти бревна.
Максюта бежал по тропинке и слышал за собой настигающий топот: видимо, враги решили с ним покончить. Раненая нога не давала ему бежать скорее. Соображал на бегу, что попадает меж канав и ничего ему не остается, как броситься в вонючую воду.
У берега он круто повернул и побежал вдоль речки, распугивая диких уток, которые там гнездились. Добежав до старой ивы, склонившейся к воде, он увидел совсем невдалеке мостик, и по этому мостику шли, разговаривая, какие-то прохожие.
Но поворачивать было поздно. Он схватился за корявый ствол ивы, а преследователи вцепились в него. Академический кафтанчик затрещал. «Бедный Миллер!» — подумал Максюта.
Между тем люди, проходившие по мостику, услышали шум схватки.
— Глядите! — крикнул шедший впереди. — Тут кого-то избивают!
— Брось, Антиох, — отвечали ему товарищи. — В Санктпетербурге вечно кого-нибудь избивают. Лучше досказывай про Остермана!
— Ой, братцы, — не унимался тот. — Здесь пятеро нападают на одного!
— Экий ты рыцарь! — засмеялся один из его спутников, самый высокий, и крикнул нападавшим на Максюту: — Остановитесь! Всем немедленно подойти сюда!
— Ишь командир! — с досадой сказали державшие Максюту. — Ты что, тоже из полиции?
