Санкт-петербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года - [18]

— А вы что, ослепли? Не так темно, чтобы мундиров не видать. Мы преображенцы!

— А нам наплевать! — нагло отвечали ему. — Преображенцы, так и ступайте своей дорогой!

Накинув петлю, они спешили покончить с Максютой.

— Ах, наплевать? — в один голос вскричали на мостике. — А ну, преображенцы, затронута наша честь!

Вжикнули шпаги, выдираемые из ножен, раздался топот ног. Максюта почувствовал освобождение, жадно глотал воздух.

— Евмолп, не кипятись! — кричали где-то за спиной. — У них ножи!

Но преследователи Максюты боя не приняли, ринулись наутек.

— О-го-го! — смеялись преображенцы. — От тебя, Евмолп, от одного все пятеро разбежались.

— Да это лакеи, — презрительно отвечал тот. — Нет ли лучше кусочка тряпки, руку перевязать?

— Ты ранен!

— Пустяки, царапина. Я вырвал нож у одного татя, который хотел его в жертву свою засадить.

Преображенцы подозвали слуг, следовавших в почтительном отдалении. У них в сумках были все лекарства, необходимые на случай дуэли или потасовки.

— Вас ограбили? — участливо спрашивали освободители.

Максюта все еще обнимал ствол ивы, уткнувшись в шершавую кору. Дрожь его била, хоть он и в боях бывал, и видывал всякое.

— Дайте ему в себя прийти, — говорил самый высокий из преображенцев, горбоносый и с турецкими усами. Он рассматривал кривой нож, вырванный у противника. — А ты, Евмолп, герой настоящий. Прямо Дон Кихот гишпанский, хотя в своей сельской простоте, наверное, ты и не знаешь, кто он есть.

— Лекарство ему! — указал тот на Максюту. — Да побыстрее. Лакрицу или что-нибудь мятное. А насчет Дон Кихота мы тоже кое-что знаем, как он с ветряными мельницами сражался. И все же, господа Кантемиры, скажу по-прежнему: плевал я на все ваши книжки! Не будь я мценский дворянин Евмолп Холявин!

Услышав это имя, Максюта поднял лицо. Перед ним действительно стоял его сосед по домику вдовы Грачевой.

6

— Ба, что за встреча! — вскричал Холявин, тоже разглядев, кого он выручил. — Это же не кто иной, как бравый корпорал градского баталиона, предмет воздыханий моей служанки!

— Господни Тузов! — воскликнул и Антиох Кантемир, узнав унтер-офицера, которого накануне граф Рафалович выставил с лекции.

Третий преображенец, черноусый как янычар, подумал, что его товарищи встретили доброго приятеля, и поспешил представиться:

— Сербан Кантемир, бездарный старший брат гениального младшего. — Он толкнул Антиоха локтем и захохотал.

— Вот бы знал, кого спасаю, — сказал Евмолп, — вовек бы клинка не вынимал.

— И одет как-то странно… — размышлял Антиох, глядя на порванный миллеровский кафтан. — Неужели правда он шпион и его за это били?

— Хо-хо! — сказал Холявин. — Скорее всего, он с девицей здесь гуляет, оттого чуть вилы в бок и не заработал!

— Оставьте! — провозгласил Сербан, который вдруг почувствовал симпатию к удрученному Максюте. — Шпион! Девицы! Этого не может быть, потому что… потому что… Как это по-русски? Рожа у него честная.

— Так не желаете? — предложил Антиох. — Мы дадим вам своих людей, и они проводят вас домой.

— Благодарствуйте, — вымолвил наконец Максюта, отрываясь от дерева. — Но я должен тотчас вернуться в тот вертеп.

— Куда, куда? — воскликнули князья Кантемиры.

— Туда же, куда идем мы, — усмехнулся Холявин. — И я знаю, что ему там надо. Философский камень он там ищет.

— Философский камень!

— Ну да! У нас вся слободка только и говорит, что украденный тот камень надо искать в одном из вольных домов.

— Чушь!

— Для чистой науки, может быть, и чушь. Но для него-то это служба. Шумахер его в Сибирь упечет.

Все принялись обсуждать горестное положение Максюты.

— Ну, любезный Тузов, — сказал Евмолп, — я знал, что ты, братец, хамоват, господского сословия не чтишь. Но что ты еще и глуп, этого, прости, я не знал.

Оба Кантемира схватили его за рукава, прося быть терпимей.

— А что? — продолжал Холявин. — Ну как же не глуп? Идти в логово татей одному, без плана, без страховки? Да и зачем? Надеется увидеть камень тот где-нибудь на буфете, схватить его и бежать? Ха-ха-ха!

Максюта молчал, щупая разорванный шов на боку.

— А ты бы что сделал на его месте? — защищал его Сербан.

Холявин захохотал и отошел в сторону.

— Вот что, — предложил Антиох. — Он же унтер-офицер градского баталиона, у них с полицией даже кафтаны одного цвета. Пусть обратится прямо к генерал-полицеймейстеру Девиеру.

— И правда! — поддержал Сербан.

— Никак нельзя! — ответил Максюта.

— Почему?

— Да он же первый ворюга!

Преображенцы усмехнулись.

— Ну, — сказал тогда Антиох, — кому, как не вам, знать особенности вашего прямого шефа? Действительно, что же сам господин Шумахер не обратится в полицейскую канцелярию? Значит, это ему почему-то невыгодно?

Они молчали, не зная, что и предпринять. В Мойке захлебывались лягушки, невский ветер шумел в кронах деревьев, а из вольных домов в Морской слободке доносились музыка и крики.

— Что стоим-то? — подошел Холявин. — Философский этот камень всем головы затмил. Пошли, там уж, наверное, Цыцурин седьмую колоду распечатал!

— Но вам возвращаться туда не стоит. — Антиох положил руку на плечо корпорала. — Теперь они вас просто убьют.

— Да не могут они меня знать! — в отчаянии ответил Максюта. — Не знают они меня! Это какая-нибудь ошибка.