Сандуны: Книга о московских банях - [29]

— Господина Гонецкого.

— Да-да, — усмехнулся губернатор, — я хотел сказать — господина Гонецкого.

Подписываясь, губернатор собственноручно, вместо писаря, сам поставил дату: 18 марта 1894 года. Таким образом, окончательно было дозволено, по сломке старых домов, всех до одного, возвести каменное трехэтажное строение для магазинов, меблированных комнат и квартир, каменное двухэтажное, частью трехэтажное для нумерных бань и для жилья служащих при бане, с тремя крытыми световыми двориками, каменное двухэтажное для общих торговых бань с резервуарами для воды в подвале, каменного здания для бассейна, покрытого стеклом, других зданий для электростанции, нефтяных баков, паровых котлов, еще одного бассейна в металлической остекленной пристройке и прочее и прочее.

Как только началась весна, стали валить Сандуны. По Неглинной ветер гнал оранжевую кирпичную пыль. Дома ломали не жалеючи, годных кирпичей не выковыривали — хозяин решил строить все из нового.

Старики останавливались, глядя, как строители крушат, низвергают еще крепкие строения. Вздыхали: у многих воспоминания были связаны с этими домами. Притормаживали экипажи, с кареты виднее было, что творится за дощатым забором. Немножко стояли, глядели. Жалели во всей Москве: там и Пушкин, говорят, в свое время бывал. Да и кто там не бывал!

А Гонецкий не жалел. Поторапливал подрядчика: вали скорее, привози кирпич. Съездил к управляющему московскими водопроводами Зимину, положил на стол без расписки пачку денег — только помоги, главное, в бане водопровод, собственный Сандуновский водопровод.

…Старых Сандунов скоро не стало, а с лета быстро начали расти Сандуны новые.

ЦАРЬ-БАНИ

Как ни торопил Гонецкий подрядчиков, открыть бани в 1895 году не удалось, хотя каменщики и вывели кирпичом на фасаде эту дату римскими письменами МДСССХСV.

А в Москве ждали новых Сандунов, как праздника. Даже в Петербурге о них говорили. В конце ноября тамошний строительный журнал сообщал: «В Москве, на Неглинном проезде, близится к концу сооружение колоссального здания, предназначенного для торговых бань и других торгово-промышленных учреждений. Постройка этого выдающегося здания началась летом прошлого года и в настоящее время почти уже доведена до конца…»

Номер журнала показал Гонецкому архитектор Калугин, который заменил Фрейденберга. Всем говорили, что немец заболел, поехал на воды, но не было секретом, что архитектор и заказчик рассорились. Фрейденберг жаловался: дескать, несносный человек, сегодня говорит одно, а завтра спрашивает другое. Он еще покажет всем, на что способен: скоро выйдет архитектору такой заказ, такой заказ!.. Только лучшие мастера будут удостоены тем же…

Калугин был послушнее. Не противился, когда хозяин, ради ускорения, приказывал не делать то, что потребовало бы лишнего времени. Калугин не пугал его управой, которая не допустит отступления от проекта.

На это Гонецкий дал однажды свое объяснение: «Дом мой — что хочу, то и ворочу». И все похвалы Кулагин относил на свой счет. Ему нравилось, что писали о новых Сандунах в Петербурге. Словно бы это был проект его, а не предшественника: «Главный фасад представляет из себя очень красивый вид. Это громадное трехэтажное выштукатуренное здание с крупными окнами и тремя красиво скомпонованными куполами. Средний купол расположен над главным вестибюлем, портал вестибюля украшен двумя большими, художественной работы барельефами, изображающими двух коней с женскими фигурами, выпрыгивающими из морской пены…»

Репортер немного наврал. «Выпрыгивающие женщины» были задуманы Фрейденбергом, но их не оказалось, и Гонецкий согласился не на барельефы, а на скульптуры: ангелы, женщины, купидоны. И купол был не над вестибюлем. Репортер писал, глядя на чертежи. Впрочем, и там купол приходился просто над аркой, что вела в арабский дворик. Один бог знает, откуда репортер взял такие сведения.

Но ни Гонецкий, ни Калугин не обиделись на него: пусть пишет. Чем больше будут писать о банях, тем лучше. И все-таки молва была проворнее любых журналов и газет. Без всяких объявлений 14 февраля 1896 года, когда только на пробу затопили котлы, пустили по трубам горячую воду, зажгли повсюду электрический свет, к Сандунам сбежалось народу видимо-невидимо. С баулами, кошелками — видите ли, мыться пришли. Праздничный, взволнованный Алексей Николаевич приказал конторщику:

— Пусть идут!

И те, кто пришел сюда раньше извещения, оказались в выигрыше: помылись в новой бане бесплатно. Одетые плохо сберегли пятак: вольготно плескались даровой водой в пятикопеечном отделении. Тех, кто был одет получше, пустили в десятикопеечное. А знатных господ, в богатых шубах, пригласили в полтинничное.

В этот день в Москве, как и всегда, было много новостей. В музее «Боцва», что в пассаже Попова на Кузнецком мосту, показывали небывалое величайшее чудо природы — мальчика-великана тринадцати лет, весом в десять пудов. Повсюду обсуждали вчерашнее происшествие в Большом театре. Там давали «Демона», пел популярный артист Хохлов. Один из зрителей, студент университета Василий Григорьев, чтобы более показать свое удовлетворение артисту, стал, аплодируя, одной ногой на стул, другой на барьер. Да свалился… с третьего яруса! Чуть не попал в даму, которая только что поднялась, чтобы поближе разглядеть певца, и студент напрочь раздавил ее кресло.