Санаторий - [49]

Варгину был не по душе весь этот треп. И без него тяжело бежать. Двугорбая гора медленно приближалась. Он с надеждой думал о перевале. Главное — уйти за перевал. Там должно быть все иначе, туда ушел рефрижератор.

Но двое Унитеров не отставали. Пра-Унитер начал сильно дергать сросшийся пиджак и в конце концов раздался страшный треск, после чего выяснилось, что карман вместе с куском подкладки перешел к новенькому. Новенький засмеялся и заорал: «Хороши бы мы были, найдись еще одна страна, да еще во главе с какими-нибудь консерваторами. Хотя, с другой стороны, мы бы смогли выполнить семилетний план по туризму.» Здесь выяснилось, что этот новенький вовсе никакой не Унитер, а собственной персоной министр от туризма Альфред Глоб. «Не пора ли, — кричал Глоб, — объявить какой-нибудь месячник, например, месячник благоденствия? Хоть месячишку, а поживем!» Унитер на это сделал страшные глаза и предал того анафеме посредством удара в челюсть.

Варгин встряхнул головой, видения исчезли. Сейчас же у подножия горы он разглядел еще одну мачту, похожую на ту, которая стояла вверху на перевале. Канатная дорога, мелькнуло в мозгу. Он оглянулся. Преследователи выбирались на гребень. Варгин побежал вперед, мечтая только об одном: скорее уйти за перевал.

Загудела земля под ногами. Свалился сраженный кулаком Унитера министр. «Я тебе покажу месячник»,  — сказал Унитер. К министру подбежала горничная Лиза, почему-то в белом халате и в белой шапочке с красным крестом. Достала из сумочки бинт и принялась перевязывать Глобу окровавленную челюсть. Она плакала и причитала, а министр, словно огромная рыба, сошедшая с картины, открывал и закрывал рот. Унитер махнул рукой и посмотрел на Варгина. «Все отлажено и работает, — сказал он. — Рукопись прочли?» Варгин вспомнил рукопись статьи Ремо. «Все исследовал, все подсчитал, — продолжал Унитер. — Ответ получил — ужаснулся. В журналы не стал посылать, тесемкой обвязал и спрятал. Испугался плодов своего труда, решил, что не пришло время обнародовать. А ведь на нобелевскую тянет, а? Мильен в чистой валюте получить мог. Ан нет, не захотел хлебов, совесть проснулась, когда сам в свое учение поверил. Ведь до того не верил, потому и не боялся. Думал, так, побесятся, поэкспериментируют и, глядишь, обратно на старую проторенную дорожку и встанут. Ну что нам, если кого не досчитаемся? Наука требует жертв. Хотя, конечно, тут не про кого-то речь пошла, тут пальцев у всего Санаториума не хватит, чтобы всех пересчитать, кого в расход пришлось пустить. Но никак не ожидал он, что в ответе получится такая дрянь. Неприятно даже говорить об этом, до того все устойчиво оказалось. На вечные времена теперь. Теперь на скрижалях напишут, что пришел гений Ремо Гвалта, удумал счастье установить навсегда и, помимо сего, росчерком пера одного даже постулаты свои взял и доказал. Живи, народ, и радуйся, ничем порядок вещей не изменить. Счастье обеспечено. А скорее всего, не то напишут на скрижалях. Нету никакого Ремо Гвалты, филисофа, чудака, а напишут имя прагматика с бычьим лбом, егойного сродственника, Феликса Жижина.

Варгин улыбнулся. Совсем близко была гора. Он вспомнил статью и одну деталь, так сильно поразившую его. Он рассмеялся. Он мысленно перечитывал строчки, всматривался в таинственные закорючки, он видел, как дрожали руки у Ремо, еще до конца не осознавшего весь ужас своего открытия. Наполовину он уже понял фатализм происходящего. Другую половину он прочувствовал потом, когда шел домой прятать рукопись. Ремо доказал полную необратимость нетривиального прогресса. Схема оказалась поразительно устойчивой. И все же он начал борьбу с ней, не надеясь почти ни на что.

Тогда в отеле, читая рукопись, Варгин заметил ошибку в его расчетах. И сейчас, убегая от погони, выбиваясь из последних сил, обжигая ноги об острые камни и желая только одного — уйти наконец за перевал, он безумно радовался несовершенству человеческого мозга, способного хоть изредка ошибаться, лишая надежды на победу тех, кто хотел бы воплотить в реальность самые изощренные идеи, легкомысленно рожденные чистой игрой ума.

1985–1986 гг.