Сан-Франческо-а-Рипа - [4]

Княгиня проводила его взглядом до конца залы.

«А я собиралась легкомысленно решить мою судьбу! — сказала она себе с горькой усмешкой. — К счастью, его неуместные шутки отрезвили меня. Как он глуп! Как могу я любить человека, который так плохо меня понимает? Он хочет позабавить меня шуткой, когда дело идет о его и моей судьбе!.. А! Это та самая угрюмость, которая составляет мое несчастье! — Она в исступлении встала с кресла. — Как хороши были его глаза, когда он говорил мне это!.. И, сказать правду, у бедного шевалье было любезное намерение. Он знает злополучное свойство моего нрава; он хотел отвлечь мой ум от волновавшего меня горя, вместо того чтобы расспрашивать о его причине. Любезный француз! И в самом деле, разве я знала счастье, пока не полюбила его?»

Она стала размышлять, и размышлять с наслаждением, о совершенствах своего возлюбленного. Мало-помалу она перешла к мысленному созерцанию прелестей графини Орсини. Душе ее все начало представляться в мрачном свете. Муки жесточайшей ревности овладели ее сердцем. В самом деле, роковое предчувствие волновало ее вот уже два месяца; единственными приятными для нее мгновениями были те, которые она проводила в обществе шевалье; однако, когда она не покоилась в его объятиях, в ее разговоре с ним почти всегда звучала горечь.

Вечер прошел для нее ужасно. Измученная и словно немного успокоенная скорбью, она подумала, что ей следует поговорить с шевалье. «Ведь он видел меня разгневанной, но не знает причины моих укоров. Быть может, он не любит графиню. Быть может, он бывает у нее только потому, что путешественник должен знать светский круг той страны, где он находится, и особенно должен посещать членов семьи ее государя. Быть может, если я велю представить меня Сенесé, если он сможет открыто навещать меня, он будет проводить здесь целые часы, как у Орсини...»

«Нет! — воскликнула она с яростью. — Я унижу себя тем, что буду говорить с ним; он станет презирать меня, и это все, чего я добьюсь. Ветреный нрав Орсини, который я так часто презирала, — как я была безрассудна! — действительно приятнее моего, особенно на взгляд француза. Я же создана для того, чтобы скучать с испанцем. Что может быть нелепее, чем вечно быть серьезной, точно житейские события сами по себе недостаточно серьезны!.. Что станется со мною, когда у меня не будет больше моего шевалье, чтобы оживлять меня, чтобы зажигать в моем сердце тот огонь, которого мне недостает?»

Она велела никого не принимать, но это распоряжение не относилось к монсиньору Ферратерре, который приехал сообщить ей о том, что делали у Орсини до часу ночи. До сих пор этот прелат добросовестно содействовал княгине в ее любовной связи; но с того вечера он не сомневался больше, что Сенесé вскоре будет с графиней Орсини в наилучших отношениях, если только это уже не произошло.

«Набожная княгиня, — думал он, — будет мне более полезна, чем светская женщина. У той всегда будет человек, которого она предпочтет мне, — ее любовник; а если когда-нибудь этим любовником окажется римлянин, у него может найтись дядя, которого потребуется сделать кардиналом. Если я сумею обратить княгиню на путь истины, она прежде всего со всем свойственным ей жаром позаботится о своем духовнике... На что только я не могу надеяться, если княгиня походатайствует за меня перед своим дядей!»

Честолюбивый прелат погрузился в мечты о восхитительном будущем; он мысленно видел, как княгиня бросается к ногам своего дяди и испрашивает прелату сан кардинала. Папа будет очень признателен ему... Тотчас после раскаяния княгини он представит папе неопровержимые доказательства ее любовной связи с молодым французом. Его святейшество, как человек благочестивый, чистосердечный и ненавидящий французов, будет питать вечную признательность к тому, кто сумел прекратить столь неприятную для него связь. Ферратерра принадлежал к высшей знати Феррары; он был богат, ему шел шестой десяток... Воодушевленный близкой перспективой кардинальской шляпы, он совершал чудеса: он осмелился резко изменить свою роль по отношению к княгине. В продолжение тех двух месяцев, когда Сенесé явно пренебрегал ею, прелату казалось опасным нападать на него, ибо, плохо понимая характер Сенесé, он считал его тоже честолюбивым.

Читатель нашел бы очень длинным диалог молодой княгини, обезумевшей от любви и ревности, и честолюбивого прелата. Ферратерра начал с самого пространного подтверждения печальной истины. После такого потрясающего начала ему было нетрудно пробудить все чувства религиозности и страстного благочестия, которые были только приглушены в сердце молодой римлянки, обладавшей искренней верой.

— Всякая нечестивая страсть должна кончиться горем и бесчестьем, — твердил ей прелат.

Уже давно рассвело, когда он вышел из палаццо Кампобассо. Он взял с новообращенной слово, что она не примет в этот день Сенесé. Княгине было нетрудно дать это обещание: она считала себя набожной, а на самом деле боялась своей слабостью внушить шевалье презрение.

Ее решение оставалось непоколебимым вплоть до четырех часов дня: то был момент, когда следовало ожидать появления шевалье. Он проехал по улице вдоль сада палаццо Кампобассо, увидел условный знак, извещавший, что свидание невозможно, и, очень довольный, направился к графине Орсини.