Сан-Франческо-а-Рипа - [2]

Это препятствие, первое, которое встретил в своей жизни избалованный судьбою юноша, забавляло его и поддерживало в нем привычку быть нежным и внимательным к княгине; время от времени он считал своим долгом любить ее. Имелась тут и другая, мало романическая причина: у Сенесé был только один наперсник — французский посол, герцог де Сент-Эньян, которому он оказывал кое-какие услуги с помощью Кампобассо и который был обо всем осведомлен. Значение, приобретаемое Сенесé в глазах посла, необычайно льстило молодому человеку.

Кампобассо, нисколько не похожая нравом на Сенесé, оставалась совершенно равнодушной к блестящему положению своего возлюбленного в обществе. Быть или не быть любимой — в этом заключалось для нее все.

«Я жертвую ради него моим вечным блаженством, — твердила она мысленно, — он, еретик, француз, ничего подобного не может принести мне в жертву».

Но шевалье появлялся, и его веселость, такая милая, неистощимая и вместе с тем непосредственная, удивляла Кампобассо и пленяла ее. При виде шевалье все заранее приготовленные ею слова, все мрачные мысли исчезали. Такое состояние, столь непривычное для этой гордой натуры, сохранялось еще долго после ухода Сенесé. В конце концов княгиня поняла, что не может жить, не может ни о чем думать вдали от него.

Державшаяся в Риме два столетия подряд мода на испанцев начинала понемногу сменяться прежней модой на французов. Стали отчасти понимать этот тип людей, которые приносят удовольствие и радость всюду, где они появляются. Такие люди встречались в те времена только во Франции, а после революции 1789 года не встречаются уже нигде. Ведь неизменная веселость предполагает беспечность, а во Франции никто не может быть уверен в своей карьере, даже величайший гений. Между людьми круга Сенесé и остальной частью нации идет открытая война.

Рим тоже был в то время далеко не тем, каким мы видим его теперь. Никто и не предполагал там в 1726 году того, что должно было произойти шестьдесят семь лет спустя, когда народ, подкупленный несколькими священниками, зарезал якобинца Басвиля[4], желавшего, как он говорил, просветить столицу христианского мира.

Благодаря Сенесé Кампобассо впервые утратила рассудительность; она чувствовала себя то наверху блаженства, то беспредельно несчастной из-за вещей, не одобряемых ее разумом. Как только Сенесé поборол в этой суровой и чистосердечной натуре религию, которая была для нее гораздо важнее доводов рассудка, ее любовь возросла и превратилась в самую неистовую страсть.

Княгиня в свое время отличила монсиньора Ферратерру и содействовала его карьере. Каково же было ее негодование, когда Ферратерра сообщил ей, что Сенесé не только чаще обычного ездит к Орсини, но и является виновником того, что графиня недавно порвала со знаменитым кастратом, уже несколько недель состоявшим другом ее сердца!

Наш рассказ начинается с вечера того дня, когда Кампобассо получила это роковое известие.

Она неподвижно сидела в огромном кожаном кресле с позолотой. Две большие серебряные лампы на высоких подставках, творения знаменитого Бенвенуто Челлини, стоявшие около нее на столике черного мрамора, освещали, или, вернее, оттеняли мрак огромной залы в нижнем этаже ее дворца, украшенной потемневшими от времени картинами, ибо в ту эпоху великие живописны уже принадлежали далекому прошлому.

Напротив княгини, у самых ее ног, на низеньком стульчике черного дерева, отделанном массивными золотыми украшениями, расположился в изящной позе юный Сенесé. Княгиня молча смотрела на него: когда он вошел в эту залу, она не только не поспешила ему навстречу и не бросилась в его объятия, но и не сказала ему еще ни слова.

В 1726 году Париж был уже законодателем изысканных манер и нарядов. Сенесé постоянно выписывал оттуда через курьеров все, что могло усилить привлекательность одного из самых красивых французов, каким он мог считаться. Несмотря на самоуверенность, столь естественную у человека такого общественного положения, одержавшего свои первые любовные победы над красавицами двора регента под руководством своего дяди, знаменитого Канильяка, одного из участников интимных забав этого сеньора, на лице Сенесé вскоре появились признаки замешательства. Прекрасные белокурые волосы княгини были слегка растрепаны, взгляд ее больших синих глаз устремлен на Сенесé, выражение их было загадочное. Задумывала ли она жестокую месть? Или то была лишь глубокая сосредоточенность страстной любви?

— Итак, вы меня разлюбили? — произнесла она наконец сдавленным голосом.

За этим объявлением войны последовало долгое молчание.

Княгине нелегко было отказаться от пленительного изящества Сенесé, который, если бы она не устроила ему сцены, был уже готов наговорить ей множество прелестных вещей; но она была слишком горда, чтобы откладывать объяснение. Кокетка ревнует из самолюбия; куртизанка — по привычке; женщина, любящая искренно и страстно, ревнует потому, что сознает свои права. Этот особенный взгляд, характерный для римской страсти, очень забавлял Сенесé; он чувствовал в нем глубину и неуверенность, в нем как бы выступала обнаженная душа. Орсини не обладала этой особой прелестью.