Самый жестокий месяц - [99]

– А то, что он встречался с Мадлен, не повлияло на ваше отношение к нему? – спросил Гамаш.

– Он должен был ее защитить. Должен был защитить это дерево. Он хоть с виду и великодушный, но на самом деле плохой человек.

Гамаш попытался вспомнить, как назвал себя месье Беливо. Вот как: то, что приносит смерть. Сначала его жена, потом Мадлен, потом этот птенец. И дерево. Живые существа вокруг месье Беливо умирали.

Они немного помолчали, вдыхая сладковатый, плесневелый запах влажных сосен, осенних листьев и новых почек.

– И вот я прихожу сюда, нахожу мертвые деревья и превращаю их в мебель.

– Даете им новую жизнь, – сказал Гамаш.

Сандон посмотрел на него:

– Сомневаюсь, что вы умеете слышать деревья, или как?

Гамаш наклонил голову, прислушиваясь, потом отрицательно покачал ею. Сандон кивнул.

– А здесь есть деревья гинкго? – спросил Бовуар.

– Встречаются. Хотя и не такие старые, как секвойи. А секвойи бывают и тысячелетние. Вы можете это себе представить? Люблю с ними разговаривать. Гинкго столько не живут. Но это одно из старейших известных деревьев. Доисторическое еще. Считается живым ископаемым. Вы только представьте.

На Гамаша это произвело впечатление. Сандон много знал о гинкго. О древних деревьях гинкго, из которых получали эфедру.

Они вернулись в оперативный штаб, и Гамаш увидел на своем столе аккуратно сложенную газету. Было пять часов, Робер Лемье работал за своим компьютером. Когда они вошли, он поднял голову и помахал им. Он посмотрел на газету, словно выражая сочувствие Гамашу.

Гамаш потянулся за газетой, и Жан Ги Бовуар встал рядом с шефом. Гамаш вспомнил виденный им как-то документальный фильм из жизни диких горилл. Когда возникала опасность, они бежали в сторону того, от кого исходила угроза, кричали, били себя в грудь. Но время от времени они прикасались к горилле, стоящей рядом. Чтобы убедиться, что они не одни.

Бовуар был такой гориллой рядом с ним.

На первой странице газеты была фотография Гамаша с дурацким выражением на лице – глаза полузакрыты, рот искривлен в странной гримасе.

«SOÛL!» – утверждала подпись прописными буквами под фотографией. «Пьян!»

– Да вы, оказывается, пьющий шантажист и сутенер-убийца, – сказал Бовуар.

– Человек эпохи Возрождения, – откликнулся Гамаш, покачивая головой.

Но он испытал облегчение. Первым делом он пробежал статью – нет ли там упоминаний о Даниеле, Анни, Рейн-Мари. Но нашел только два имени – свое и Арно. Они были навсегда связаны, словно один не мог существовать без другого.

Он стал звонить близким и следующие полчаса разговаривал с ними, убеждался, что все в порядке. Насколько оно могло быть в порядке в такой ситуации.

Когда они с Бовуаром, неся папки и классные ежегодники, возвращались в гостиницу, Гамаш понял, что они живут в странном мире, где хорошим считается день, когда его обвиняют всего лишь в пьянстве и некомпетентности.

Глава тридцать седьмая

В первый раз за двадцать пять лет Клара Морроу заперла двери своей мастерской. Они ждали Оливье и Габри. Арман Гамаш и его инспектор Жан Ги Бовуар только что появились. Мирна пришла еще раньше, принесла картофельную запеканку с мясом и громадную композицию из цветов, веток с почками и чего-то похожего на чепец.

– Там подарок для вас, – сказала она Гамашу.

– Правда?

Он понадеялся, что она не имеет в виду чепец.

Клара провела Жанну Шове в гостиную, где собрались все. Гамаш перехватил взгляд Клары и с благодарностью ей улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ, но ему показалось, что у нее усталый вид.

– У вас все в порядке? – Он взял у нее поднос с выпивкой и поставил на обычное место – на пианино.

– Немножко волнуюсь. Пыталась работать сегодня днем, но Питер правильно сказал: лучше не насиловать себя, если муза прилегла отдохнуть. К счастью, мне удалось сосредоточиться на обеде.

Но по виду Клары можно было сказать, что ей проще отгрызть себе ногу, чем присутствовать на этом обеде.

Оливье взял у Габри керамическое блюдо с паштетом домашнего приготовления; вообще-то, именно Габри собирался предлагать гостям паштет, но он предпочел стоять у камина и разговаривать с Жанной.

– Паштет? – предложил Оливье Бовуару, и тот, взяв большой ломоть французского батона, густо намазал его паштетом.

– Говорят, что вы колдунья, – сказал Габри Жанне, и в комнате воцарилась тишина.

– Я предпочитаю слово «виканка», но в общем вы правы, – обыденным тоном произнесла Жанна.

– Паштет? – спросил Оливье, радуясь тому, что у него есть за что спрятаться. Жаль, что они не привели лошадь.

– Спасибо, – сказала Жанна.

Появилась Рут и, громко топая, вошла в гостиную, где царила оживленная атмосфера. Бовуар воспользовался этим отвлечением, чтобы поговорить с Жанной наедине.

– Агент Лемье заезжал в вашу школу, – сказал он, отводя ее в тихий уголок.

– Правда? Как интересно.

Впрочем, судя по ее виду, ей было ничуть не интересно.

– Оно и в самом деле было интересно. Школы не обнаружилось.

– Как это?

– В Монреале нет школы Гарета Джеймса.

– Но это невозможно! Я там училась!

Она казалась взволнованной – именно в таком состоянии подозреваемые устраивали Бовуара больше всего. Эта женщина, эта ведьма не нравилась ему.