Самый маленький офицер - [36]

– Кто же юный сдарий такой погонистый, если не кадет? – ещё раз спросил старик, благодарно принимая трость, и намеренно-ворчливо добавил: – И не вешайте мне лапшу на уши, что это было не неосознанное проявление уважения к чинам. У сдария кадета даже лицо немедленно стало подобающее уставу.

Сиф улыбнулся ещё шире:

– Сдарий офицер весьма проницателен, но я настаиваю, что я не кадет, – он развёл руками и, решив, что терять нечего, снял куртку. – Честь имею служить в армии Российской Империи.

И пристукнул отсутствующими у кроссовок каблуками. Старик заинтересованно поглядел на погоны:

– Ого! Если память мне не изменяет, то передо мной, согласно знаками, стоит фельдфебель?

– Не изменяет, ваше благородие, – Сиф с ухмылкой употребил русское обращение без перевода.

– Ну, тогда прошу прощения, сдарий фельдфебель, – отозвался старик и представился с лёгким кивком: – Ивельский, Стефан Се́ргиевич, капитан инженерных войск в отставке.

– Лейб-гвардии фельдфебель Иосиф Бородин, – кивнул в ответ Сиф. – Но позвольте попрощаться: меня ждёт друг, а опаздывать… – он скривился.

– В таком случае идёмте, – Ивельский достал ключи и открыл дверь. Сиф возрадовался своей удачи и поспешил войти следом за стариком в полутёмный, словно в воздухе разлили чернила, подъезд.

– Здесь молодёжь у нас разбила лампочку, но не волнуйтесь, не споткнётесь, – старик толкнул следующую дверь и придержал её, пока Сиф заходил. – Сдарию фельдфебелю на какой этаж?

– На третий, – мальчик счёл, что скрытничать смешно и неразумно.

– Вот как? – удивился Стефан Сергиевич и даже остановился.

– А что в этом такого?

– Ничего, ровным счётом ничего, – пробормотал старик, но удивление не спешило сходить с его лица. – Ах, впрочем, неважно. Не слушай чудака-старика, он задумался о своём. Вот и лифт, прошу, – только он это произнёс, как, словно по волшебству, распахнулись двери лифта. Сиф и его новый знакомый вошли, и Ивельский нажал третью кнопку. Сиф обратил внимание, что пальцы у старика длинные и будто ломкие – точь-в-точь ветки засохшего дерева.

Лифт взмыл вверх, и вскоре оба офицера – русский мальчик и забольский пенсионер, стояли уже на этаже. Ивельский вновь издал тихий удивлённый возглас, когда Сиф решительно повернул направо и попробовал дверь, закрывающую вход в уголок с двумя квартирами. Закрыто.

– Экий вы шустрый! Здесь ключ нужен, – Стефан Сергиевич больше не выказывал удивления, словно смирившись с происходящим. – Подождите секунду, нужный найду.

И действительно, старик уверенно загремел большой связкой разнокалиберных ключей. Секунда – нужный найден, дверь распахнулась.

За дверью оказался закуток, в котором стояли лестница-стремянка, пара лыж, старый велосипед с местами ещё оставшейся красной краской на корпусе, и растрёпанный, словно им сражались с горными троллями, веник.

Дверь, ведущая в квартиру прямо, была распахнута настежь – заходи, как к себе домой. Ивельский остановился у первой, внешней двери и с хитринкой в глазах принялся наблюдать за Сифом, который, поколебавшись, шагнул внутрь.

– Уверены, что сюда? – старик зашёл следом.

Сиф кивнул, разглядывая вешалку, на которой висели чёрная ветровка и того же цвета джинсовый пиджак. Наверняка сюда.

В единственной комнате дверь на незастеклённый балкон также была распахнута, и солнце затопляло помещение, превращая пылинки, плавающие в воздухе, в золотые искры, отчего вся комната казалась полной блёсток, какие остаются в руках, когда потрогаешь позолоченную шишечку на рождественской ёлке.

Отгородившись от вошедших и всего прочего мира большим мольбертом, у балкона стоял человек, от которого видны были одни ноги в широких спортивных штанах – разумеется, чёрных – да макушка. На полу, в пятне солнечного света, валялась лимонно-жёлтая тряпка непонятной формы. Слышался шорох угля по бумаги: шорк-шорк, шух-шух-шух – и всё. Рисующий, казалось, вовсе не заметил гостей.

– Тиль? – неуверенно позвал Сиф, чувствуя, как ёкнуло где-то в районе живота: неужели он в гостях у Тиля?!

Шорох прервался, затем мольберт с грохотом обрушился, и глазам вошедших предстал сам художник.

Он был без рубашки, подставлял яркому солнцу голую спину да шею, над которой волосы всё так же небрежно были стянуты в хвостик. Завидев, кто это позвал его, Тиль порывисто перешагнул через поваленный мольберт – и обхватил-обнял мальчика, сгрёб в охапку:

– Сивый, нашёлся, наконец… – шепнул он радостно, отчего Сифу стало как-то жарко внутри, и, наклонившись, властно, с правом старшего брата чмокнул в лоб.

Сиф попытался вывернуться, но куда там! Несильные, казалось бы, руки художника держали крепко, не отпускали – и захотелось Сифу расслабиться, уткнуться в плечо вновь обретённому другу, ведь так спокойно было в этих объятьях! Его отрезвила не мысль даже, так, смутное воспоминание: много-много лет назад «родной полковник», который тогда ещё полковником не был, тоже прижимал к себе, но совсем не так. Тогда руки старались спрятать его от всех возможных опасностей, обхватывали, не держали – поддерживали. Тиль же обнимал так, словно ощущал свою полную власть: моё, мол, не тронь никто, мне принадлежит – и дать никому не дам!