Самый лучший враг - [95]

Арей подобрал меч и, задыхаясь, побежал. Он уже понял, что тот охотник, что обладал даром сокращать пространство, опять увидел его. Хорошо еще, что камни мешали повторить удар. Арей бежал, держа меч под мышкой и поддерживая правую руку левой. Он уже обнаружил, что это единственный способ, чтобы сознание не мутилось от боли. Любое движение рукой – и перед глазами снова начинали плясать выжженные пятна.

Внезапно его окликнули. Барон мрака увидел Магемму и Мифору. Воительницы укрылись за двумя плоскими плитами, примкнувшими так, что они образовывали букву L. Хоть и неважная, но все же защита.

– Где Штосс? – крикнула Мифора.

Барон мрака оглянулся.

– Убита, – сказал он. – А я ранен.

Арей нырнул за камень и, прижавшись к нему спиной, попытался подвязать себе правую руку. Магемма, стащив с себя шаль, помогала ему.

– Крепче стягивай локоть… К телу его! Не бойся, он не должен двигаться.

– Вам не больно?

– Мне больно, когда рука болтается, – сказал Арей.

– Как вы будете сражаться?

– Левой! – сказал мечник. – Чтобы победить или умереть, ее хватит. Главное, чтобы правая не мешала.

Завязав шаль узлом, Магемма отошла.

– Идут!.. – сквозь зубы процедила Мифора, выглядывая из-за камней.

Арей тоже высунулся, чтобы посмотреть. Стражи приближались растянутым полумесяцем. Двое были вооружены луками, еще у троих – копья. Почему-то их было уже не девять, а семь. Барону мрака это не понравилось. Куда делись еще двое?

«Ладно, неважно. С нас хватит и этих. Подпущу их совсем близко», – подумал Арей.

Меч лежал у него на коленях. От ножен он уже избавился, как избавился и от походного мешка. Все это уже не пригодится. Он и от правой руки бы избавился, потому что знал, что в бою она будет мешать, но, увы, это невозможно.

Мифора подползла к Арею и сунула ему пузырек с широким горлышком из непрозрачного стекла:

– Держите! Только не пейте его сейчас, а то убьете нас с Магеммой. На стражей тоже действует, я проверяла.

– Что это?

– Редкостная гадость, – сказала Мифора честно. – Из известного тут только мухомор и вытяжка из яда гюрзы. Когда выпьешь это, примерно через десять секунд наполняешься яростью и перестаешь чувствовать боль. Даже если вас насквозь пробьют копьем, вы будете только смеяться.

– Нет, – сказал Арей, возвращая ей пузырек. – Этот рецепт я знаю. Мне не нужна выжигающая ярость, после которой лежишь пустой и мертвый и ничего не хочешь. Мне хватит и собственного гнева, а с болью я справлюсь.

– Есть шанс, что мы победим? – внезапно спросила Магемма.

Арей, чуть помедлив, покачал головой.

– Их слишком много, и это стражи. Самое большее – утащим кого-нибудь с собой, – сказал он.

Рыжеволосая присела на каменную ступеньку. Уткнулась лбом в руку.

– Одно мне грустно. У меня не было дочери, которой я успела бы передать свой дар. А ведь я последняя магемма! – произнесла она с тоской.

– То есть дар магемм уйдет вместе с тобой? – спросила Мифора.

– Боюсь, что да, – серьезно ответила рыжеволосая. – И это печально, но я успею еще спеть мою последнюю песню.

И Магемма запела. Звуки песни были гортанны, отрывисты, бесконечно одиноки. Они не таяли в воздухе, сменяя друг друга, а оставались, замирали и, дрожа, звенели над рыжеволосой точно осиный рой. Эта была песня смерти, песня грусти и тоски, но где-то внутри ее угадывалась надежда, как порой угадывается в ночи крохотный далекий огонек – точно маленькая точка, пляшущая внизу на равнине. Точка нечеткая, перемещающаяся и оттого кажущаяся несуществующей.

Песня Магеммы словно говорила: «Мы не умираем. Нас сажают, как семена, чтобы мы прорастали в вечность!»

Девушка пела, закрыв глаза. Лицо ее было бледным, а рыжие волосы, казалось, светились. К тем первым роящимся звукам присоединялись все новые. Казалось, Магемма одна выступает в качестве хора, нить за нитью создавая голосом оживающий ковер. Звуки все сплетались, усложнялись, уже не звенели, а почти гремели требовательной радостью рождения.

Подчиняясь этой радости, Магемма невольно привстала, и сразу же из-за камня вынырнул наконечник копья. Арей успел увидеть древко и сжимавшую его руку. Прежде чем окровавленное копье втянулось в пустоту, меч в левой руке барона мрака сделал короткое подрезающее движение и отрубил невидимке кисть. И сразу же раздался хриплый крик боли, но не здесь, а шагах в тридцати от них.

Магемма зажала рану рукой. Самой раны Арей не видел, видел лишь бегущую из нее кровь, и по цвету этой крови и по тому, как сильно она просачивалась между пальцев, знал, что рана смертельна. Но и истекающая кровью, Магемма не переставала петь. В песне ее были и стон, и рыдание – но и радость, и надежда, и свет.

– Ну все. Теперь я вся растворилась в песне. Теперь и умирать не страшно, – сказала она и, вздрогнув, опустила голову на руки. Рыжие волосы рассыпались по камням.

Она лежала, а постепенно ослабевавшие звуки до конца не смолкшей песни укутывали ее точно покрывалом. Арей оглянулся на Мифору. Та решительно кивнула и, потянувшись к очкам, опустила толстые стекла.

– А теперь моя последняя песня и мой последний танец! Здесь искры будут в десять раз сильней! – негромко произнесла она, начиная поочередно дышать на каждый перстень, чтобы прогреть его.