Самскара - [4]

Вдруг Чандри решительно шагнула вперед и встала перед оцепеневшими брахминами. Они не могли поверить собственным глазам: Чандри сняла с шеи золотую цепь, сорвала браслеты с рук и сложила все к ногам Пранешачарии. Невнятно пробормотав что-то о плате за похороны, она скользнула обратно к столбу.

Женщины мгновенно сосчитали-украшения должны были стоить не меньше двух тысяч. Каждая впилась взглядом в лицо своего мужа. Брахмины, как по команде, низко опустили головы в страхе, чтобы корыстолюбие, жажда золота не омрачили чистоту их помыслов. А в душе каждого из них мелькнуло одно и то же видение: другой соглашается совершить последний обряд по Наранаппе и жена этого другого надевает золотые украшения на себя. У Гаруды и Лакшмана появилась еще одна причина для завистливой ненависти друг к другу.

«А что, если он заграбастает все золото, отделается приношением полудохлой коровки-и чистоту соблюдет, и при деньгах останется»- думал каждый из них.

«Если эти мерзаыцы не устоят перед искушением и сожгут Наранаппу по обряду, то я их на всю округу ославлю, всем буду рассказывать, что они за брахмины!» — пообещал себе Дургабхатта.

Брахмины победнее, такие, как Дасачария, чуть не плакали, глотая слюни, — разве Гаруда или Лакшман дадут им совершить обряд?

Пранешачария не мог совладать с тревогой. Зачем Чандри вмешалась? Хотела помочь делу, а получилось, что все испортила.

Брахмины шумели, все говорили разом, никто никого не слушал. Боясь, что вот-вот кто-то из них может дать согласие на обряд, они наперебой припоминали ужасные выходки Наранаппы-каждый рассказывал о бедах, которые причинил Наранаппа не ему, другому.

— А кто сманил сына Гаруды из дому и уговорил мальчишку уйти в армию? Наранаппа, кто еще! Пранешачария читал с мальчиком Веды, учил его, а Наранаппе стоило только пальцем поманить… Он вообще развращал молодежь…

— Смотрите, что стало с зятем Лакшмана! Лакшман подбирает сироту, кормит его, поит, растит, дочку свою выдает за него, потом является Наранаппа, морочит парню голову, и пожалуйста: парень в аграхаре появляется, может, в месяц один раз!

— А рыбы, рыбы из храмового пруда? Они же с давних времен были священными-собственность бога Ганеши. Старики говорили: кто выловит хоть одну священную рыбу-кровавой рвотой изойдет. Так этому поганцу, отступнику этому-ему же было на все наплевать! Явился с целой бандой мусульман и давай божью рыбу динамитом глушить' А теперь что? Теперь люди низких каст ходят рыбу удить в пруду. Ему, негодяю, что нужно было-чтобы никто с брахминами не считался. Мало ему было, что он нашу аграхару сгубил, он и в Париджатапуре молодых брахминов развратил, научил их по представлениям разным таскаться!

— Изгнать его из касты нужно было, что тут говорить!

— Как его было изгнать, Гаруда? Он же все время грозился в ислам перейти! Ты что, забыл? В одиннадцатый день луны, когда вся аграхара постилась, он целую толпу мусульман к нам привел, гулянку устроил. И еще орал: «Давайте изгоняйте меня, а я в мусульмане подамся! Вот одного за одним свяжем каждого брахмина и в рот говядину запихнем! А я посмотрю, что тогда от вашей брахминской святости останется!» Говорил он это? Говорил! А принял бы ислам, нам бы власти не позволили выселить его из аграхары. Самим пришлось бы убираться отсюда. Пранешачария и тот молчал, понимал, что это не выход.

Дасачария опять повернул на свое. Ему сильно хотелось есть-жена сварила рис с манго, а он и попробовать не успел.

— Как умер отец Наранаппы, ни одному брахмину ни единого плода не досталось с хлебного дерева на его заднем дворе, а фрукты были сладкие, прямо мед!

Женщины, которые глаз не сводили с горки золота, были все как одна недовольны поведением своих мужей. Жена Гаруды, Ситадеви, пришла в ярость, когда Лакшман равшумелся насчет того, что сын ее ушел в армию. Да по какому праву он обсуждает чужого сына? Жену Лакшмана, Анасуйю, возмутило, что Гаруда начал рассказывать, как сбили с пути ее зятя, — какое Гаруде дело до их семьи?

Пранешачария начал опасаться, что брахмины могут зайти слишком далеко.

— Где же все-таки выход? — воззвал он. — Мы не можем сидеть сложа руки, когда в аграхаре покойник. По Закону, пока мертвое тело не удалено должным образом, нельзя ни молиться, ни мыться, ни принимать пищу, ничего нельзя. А поскольку Наранаппа не был изгнан из касты, только брахмину позволено касаться его тела.

— Выгнали бы его вовремя, не было бы такой мороки сейчас, — мрачно сказал Гаруда, годами требовавший изгнания Наранаппы, а теперь жаждущий мести. — Я вам говорил, а вы меня не слушали.

Брахмины как один ополчились против него:

— Ну да, а принял бы он ислам, как грозился, так нам пришлось бы ноги уносить из оскверненной аграхары! Это был не выход.

Дасачарию, которого мучила мысль о том, что придется и весь завтрашний день ходить голодным, вдруг осенило-он даже привскочил:

— А я слышал, Наранаппа с париджатапурскими брахминами дружбу водил-и ел с ними, и кров делил. Так, может, их попросить? Они и благочестие блюдут меньше нашего.

В Париджатапуре жили брахмины из секты смарта, с которыми не совсем все было ладно, потому что ходили слухи, будто кровь в той аграхаре подпорчена. Будто в давние времена какой-то распутник соблазнил тамошнюю вдову, она понесла, а вся аграхара старалась замять скандал. Будто слухи все-таки дошли до гуру из Шрингери и тот объявил париджатапурцев оскверненными. Как бы там ни было на самом деле, но брахмины эти не отказывали себе в мирских удовольствиях, не забывая и о благочестии, конечно. Они выращивали арековые пальмы, продавали орехи и жили зажиточно. Дургабхатте нравилась жизнь Париджатапуры, тем более что и сам он был из этой секты. Он втайне ел их рисовые лепешки, пил с ними кофе. Открыто делить с ними трапезу Дургабхатта не решался, а когда не было посторонних…