Самскара - [31]

Когда стараешься оживить в памяти подробности события, это похоже на попытку вспомнить сон.

…Она так неожиданно прижалась грудью. Я дрогнул. Потом она дала мне бананы, я их съел. Голод, усталость, отчаяние — оттого, что Марути так и не дал ответа. Вот причина. Без моего желания, будто богом посланный, настал этот миг, и в нем причина. Святой был миг. До него-ничего, после него-опять ничего. Не существовавшее ранее осуществилось в этот миг и прекратило существование вместе с ним. Не существовало, перестало существовать. А в промежутке-миг, осуществление. А это значит, что я не несу никакой ответственности за то, что было в этот миг. Однако он изменил меня. Почему? Я несу теперь ответственность за изменившегося себя, а это меня пугает. Миг стал памятью? И, вспоминая, я желаю опять прожить его. Вот я снова наклоняюсь обнять Чандри…

Тело Ачарии напряглось желанием, перед глазами поплыла дымка. Пойти в Кундапуру, разыскать Чандри, пришло ему в голову. Привычная нерушимая последовательность наблюдения за собой почему-то разрушалась. Волны рассыпались брызгами.

…Если бы я сейчас нашел ее, вся ответственность за мои действия была бы целиком на мне, не так ли? И тогда я освободился бы от мучительного сознания, что внезапная перемена произошла помимо моей воли. Это я, я сам, творю новую истину, я делаю себя новым человеком. Значит, я могу и богу смотреть прямо в лицо. Я, существовавший раньше, стал бесплотен, я новый — еще не воплощен; я кик плод, демонической силой преждевременно исторгнутый из утробы. Но я должен набраться храбрости и заглянуть в себя: а это правда, что миг наступил неожиданно и помимо моей воли? Правда, что он наступил неожиданно. Я не ждал, не искал его… Протянулись руки, встретились с женской грудью, вспыхнуло желание… Вот, вот в чем разгадка. Настал миг, решавший, куда повернуть, миг все решал… Нет, не так: настал миг, когда я мог решить, куда повернуть. Суть не в том, что мое тело согласилось, а в том, что никогда в жизни я не рвался к праведности с такой страстью, с какой в ту дочь мои руки рвались к Чандри. В тот миг, когда мне нужно было выбирать, я выбрал Чандри. Даже если я потерял голову, иначе все было бы просто. Мы сами творим себя тем, что выбираем, мы сами придаем форму и очертания этому нечто, которое зовем собой. Наранаппа сам выбрал, кем ему быть. Я выбрал другое и жил по своему выбору. Вдруг-поворот. Я повернул. Я несвободен, пока не отдаю себе отчет в том, что поворот — мой поступок, мне за него отвечать. Что же произошло, когда я повернул? Жизнь так и захлестнуло противоречиями, у всего открылась и другая сторона. Я раздвоился, я повис между двумя истинами, как Тришанку между небом и землей, когда мудрец Вишвамитра пожелал отправить его на небеса, а бог Индра не пустил. А что мудрецы далеких времен испытывали в таких случаях? Не мучились от раздвоенности, не путались в противоречиях? Едва ли. Премудрый Парашара переправлялся в лодке через реку, не устоял перед соблазном, рыбачка Матсьяганди понесла от него, и родился мудрец Вьяса, написавший «Махабхарату». И что же, сам Парашара метался, как я сейчас? А Вишвамитра был царем, стал святым и святость свою погубил из-за женщины… А может быть, они жили, отказываясь от жизни, жили близостью к богу, проникая в единство любых двойственностей, в гармонию любых противоречий, приемля любые недолговечные обличья, порождаемые земным бытием, чтобы в конце концов, как реки в океан, влиться в то, что не имеет облика? Но для меня слияние с богом так и не стало страстной потребностью. Уж если у кого была такая потребность, так, наверно, у Махабалы. Мы с самого детства дружили, но для него тяга к духовности была вроде голода. И в Бенарес мы вместе уехали. Махабала… Блистательный ум, и внешность тоже: высокий, стройный, светлокожий. Ему все было по плечу. Когда гуру растолковывал нам первый шаг по праведному пути, Махабала уже понимал, каким будет следующий. Никого я так бешено не ревновал, никого так не любил, как Махабалу. Мы были привязаны друг к другу, несмотря на то что принадлежали к соперничающим сектам: я шел по стопам Мадхвы, который учил, что мир дуалистичен, что душа существует отдельно от бога.

Махабала был смарта-последователь Санкары, утверждавшего единство мира, слиянность души с богом. Я ломал себе голову над философией Мадхвы, а Махабала жаждал одного-чувства единения с богом, ничто другое не имело для него значения. Я с ним спорил, я говорил:

— Разве ты можешь обойтись без пути к постижению бога? Без преодоления расстояния между человеческой душой и богом?

— Какой путь? — недоумевал он. — Можно подумать, бог живет в городе или в деревне далекой, а ты туда дорогу ищешь! Бог там, где ты.

Он любил музыку. Она была для него выше всех логик и философий. Когда он пел гимны Кришне, могло и вправду почудиться, что ты в саду божьем.

«Южный ветер летит с гор, поросших сандалом, и под лаской его чуть трепещет листва…»

Что же случилось с Махабалой потом? Мы еще жили в Бенаресе, когда я почувствовал, что он понемногу отдаляется, не раскрывается больше передо мной. Я никак не мог понять, что это значит, и тосковал невыносимо. Я остыл к учебе, все мои мысли были только об одном: почему уходит из моей жизни человек, с которым мы все делили пополам? Что произошло? Меня тянуло к Махабале, как никогда ни к кому потом больше не тянуло. Я вел себя как влюбленный-иногда целыми днями так и видел перед собой его грустноватое лицо, родинку под левым глазом. Я не выдерживал, бежал к нему, а он старательно уклонялся от встреч со мной. И вдруг он исчез. Перестал ходить на занятия. Я с ног сбился в поисках, в ужасе думал, что его могли убить, на ум приходили разговоры о человеческих жертвоприношениях. А потом я его увидел-он сидел на веранде ветхого домишка и курил кальян. Я не поверил собственным глазам, кинулся к нему, схватил за руку. Он медленно поднял глаза: