Самскара - [30]

— Куда держит путь ученый господин?

Пранешачария воспрянул духом от почтительного тона Староста знал, что брахмина не положено спрашивать «куда идешь». Но что ответить?

— Да вот куда — неопределенно повел он рукой и вытер пот.

Слава богу, крестьянин не знает его в лицо.

— Господин поднялся из долины? — Любопытство так и жгло старосту.

— М-мм…

Пранешачария не привык говорить неправду.

— Господин даяния, наверное, собирает?

Пранешачарии захотелось провалиться сквозь землю. Деревенщина принимает его за бродячего брахмина! А впрочем, чем он не бродячий брахмин, собирающий себе на пропитание, в глазах старосты, который понятия не имеет о его великой учености, о его прославленном благочестии! Надо учиться скромности. Опусти голову, склонись пониже, приказал он себе.

Значит, посторонним он может казаться не тем, кто он есть на самом деле? Это раздвигает границы его свободы.

— У нас тут нигде поблизости нет брахминов, — сообщил староста.

— Да? — без интереса отозвался Пранешачария.

— Миль отсюда за десять, двенадцать даже, ближайшая аграхара.

— Правда?

— Может, и дальше, если проселком ехать. Но и ближняя дорога есть, прямиком.

— Хорошо.

— У нас вот здесь колодец. Я вам кувшин принесу, зачерпнете себе на омовение воды. Рису вам сейчас доставлю, чечевицы. Прямо тут огонь разложим, и приготовите себе поесть… Устали вы, господин, сразу видно. А если в аграхару путь держите, так тут как раз Шешаппа такой, на подводе приехал родню навестить. А сам он около аграхары живет, и подвода его обратно порожняком идет. Только он такое рассказал про аграхару, уж и не знаю, надо ли вам ехать туда. Говорит, там четвертые сутки мертвое тело без сожжения лежит. Говорит, брахмин мертвый; вот дела! Шешаппа что рассказывает — жуть! Среди ночи, представляете, врывается к нему женщина — жил с ней покойный — и кричит: помоги тело сжечь! Вроде как никто этого покойника не желает сжигать. Как такое с брахмином может быть, а? Утром Шешаппа проезжал мимо аграхары, так, говорит, грифы по крышам сидят, ну?

Староста присел на корточки, разминая в ладонях табак.

У Пранешачарии оборвалось сердце — Шешаппа здесь! Нельзя ему в таком виде попасться на глаза Шешаппе. И вообще опасно задерживаться в этой деревне. Он поднял глаза на старосту.

— Принеси мне молока. И парочку бананов.

— Бегу, ученый господин, бегу. Нам ведь нельзя есть, пока не предложим пищу брахмину, я потому про рис и сказал, я думал, рису желаете, а нет, так я бегу…

Староста затопал к домам.

Пранешачарии казалось, будто под ним не трава, а колючки. Что, в конце концов, случится, если Шешаппа увидит его? Он испуганно осмотрелся, чувствуя, как съеживается от страха. Чего я боюсь, если я решил все бросить? — спрашивал он себя, растревоженный собственным страхом и неспособностью совладать с ним.

Староста вернулся с плошкой молока и с гроздью спелых бананов, сложил все у ног Ачарии и заискивающе начал:

— Благословен час, когда в деревню заходит брахмин. Вовремя пришли вы. Вы мне будущее предсказать не можете? А то я как раз невесту сыну привел, полторы сотни рупий выложил, а она забилась в угол и молчит. Может, злой дух, а? Дали бы мантру какую-нибудь полезную…

Пранешачария испытал на себе всю власть привычки-он уже приготовился повести себя как должно брахмину и лишь в последний миг сдержался. Что из того, что я отказался от прошлого, если прошлое не отказывается от меня? От меня ожидают выполнения брахминского долга. Я брахмин, и от этого мне некуда деваться. Что сказать этому крестьянину, который с такой готовностью принес молока и бананов совершенно чужому человеку? Сказать ему, что я утратил все накопленные добродетели? Что я никакой не брахмин? Или взять и просто рассказать всю правду?

— Я родственницу хоронил… совсем недавно… еще обряд очищения не прошел… пока не пройду, мне нельзядавать талисманы…

И сам обрадовался тому, как удачно выкрутился.

Он допил молоко, завязал в узелок бананы и поднялся на ноги.

— Пойдете вот этой дорогой, миль через десять будет Мелиге. Там храмовой праздник сегодня, завтра и послезавтра. Хорошие даяния соберете, — посоветовал староста и вразвалку пошел к своим буйволам, на ходу набивая рот свежим бетелем.

Пранешачария проводил его глазами, пока он не скрылся из виду, и зашагал по лесной тропке. Все оказывалось гораздо труднее, чем он думал…Никогда в жизни так не боялся. Боязнь выдать себя, боязнь быть разоблаченном. Боязнь такая, что ее и не скроешь от других. Значит, жизни без страха тоже конец. Почему? В чем дело? Я и в аграхару из страха не вернулся. Испугался, что не смогу жить открыто среди всех этих брахминов. Я действительно не умею жить во лжи.

Молчание леса понемногу успокаивало. Он замедлил шаг, развязал узелок, съел банан. Надо разобраться. Итак, вначале было нечто — и это нечто требовалось сжечь. Нечто было Наранаппой, который жил как хотел, плюя на свое брахминство. Нечто ожидало сожжения, с сожжения и следовало начинать. Он же подумал, что самое главное-не нарушить закон, стал копаться в текстах, потом бросился молиться, но в лесной темноте…

Он остановился. Бешено стучало сердце-оно мешало додумать до конца.