...Пока мы объясняли, что к чему, посуда из раковины перекочевала в сушилку. Раковина, ослепительно белая в тех местах, где сохранилась эмаль, давясь, всосала в себя остатки мыльной воды. Теперь можно налить себе чаю и вздохнуть с облегчением. Уже довольно поздно, и если черт не принесет никого, можно будет больше не мыть посуду сегодня.
В доме непривычно тихо, только гудит и щелкает в комнате модем, и Уна, отрываясь от книги, выпускает в пространство:
— Сс-куш-ш-но!..
Молодого человека мы будем в дальнейшем именовать Виталиком. Он — безработный. Он живет за счет близких знакомых женского пола. Он стесняется этого и втайне — гордится этим. Ему девятнадцать лет.
Там, внутри, для себя, он — чист и светел, как в детстве. А снаружи — безысходность и безвыходность.
— Я застрял здесь, объевшись лотоса, — говорит он себе. — Я уже ничего не добьюсь и никогда ничего не сделаю. В один прекрасный день меня вышибут отсюда, но будет поздно.
Действительно будет поздно. Нереальность этой кухни, этой метели и этой посуды, этого призрачного модема развратили его. Он живет в сказке и к реальной жизни утратил вкус и интерес.
Однако в сказке хорошо жить, когда ты один из главных героев. Злодей с лицом, шелушащимся от грима, или принц, весь в белом, на худой конец — принцесса. Но если ты персонаж проходной, необходимый, так сказать, для антуража, да еще имеешь несчастье осознавать это — тебе крышка.
Виталик все это, на беду, осознавал. Сходить с ума раньше времени ему не хотелось, и он вынужден был приспосабливаться. И преуспел. Еще до этой Квартиры. Тогда он жил в студии своих знакомых музыкантов, по сути дела — в подвале, где был свет, была горячая вода, радио, унитаз и автомобильный диван... Виталик по ночам лежал на этом диване, слушал по радио эротическое шоу Жени Шаден и читал Генри Миллера. С потолка текло, диван отвратительно вонял гнилым нутром, от «Тропика Рака» тошнило, от голоса Жени Шаден возникала эрекция. Хотелось жрать, а еще хотелось любви и было страшно — вчера ты студент, а сегодня — бомж, усталый, больной, и от житья в подвале одежда смердит и скоро оборвется, и патрульные будут сажать тебя в «обезьянник»...
Все эти мысли Виталика душили, а он даже плакать не мог. Сначала он твердил себе: не ной, не ной, ты прорвешься — и верил, что прорвется, верил, что не издохнет в этом подвале. Он верил, но страх не отступал, и мысли цеплялись друг за друга хвостами, как мартышки, тащили его к краю зловонной пропасти, и толкали, толкали...
И тогда Виталик научился не думать.
Он смотрел в потолок и не думал, даже не удивлялся тому, что у него это получается. И время текло.
А потом подступила пневмония. Виталик появлялся на Арбате, кашляя и шатаясь. Время от времени его подбирала какая-нибудь сердобольная «герлица» или «цыпочка» — девушка, рангом повыше «герлицы», опрятнее одетая и более изящная. И тогда Виталик стирал свое белье и мылся сам, остервенело — впрок. Наесться впрок у него нс выходило.
Потом он начал появляться на Эгладоре и уже оттуда попал на эту самую Квартиру, научившись еще одной полезной вещи.
— Существование надо наполнять хоть каким-нибудь смыслом, — решил Виталик.
И он стал любовником — простаком. Это значительно ниже принца, но уже повыше «кушать подано». И в этом амплуа Виталик существует с полной верой в предлагаемые обстоятельства.
Завязывая разом две или три интрижки, Виталик окружал себя крепостными стенами из переживаний и ощущений. Они были искренними, эти переживания, и создавали иллюзию подлинности. «Я жив! Я есть!» — говорил про себя Виталик, добившись новой победы.
Даже когда женщины вдруг сходили с ума и начинали преследовать его, назойливые до жестокости, Виталик не сожалел. Уже на Квартире, когда он обольщал очаровательную эльфийку из Питера, к нему вдруг пришло настоящее вдохновение. «А если меня на самом деле и нет — ничего страшного! Я так ловко вожу их за нос, что меня никогда не разоблачат. Эх!» — подумалось ему тогда. А эльфийка, поджимая пальцы ног, чтобы не было видно дырок на чулках, краснела от застенчивого удовольствия.
В зрительном зале — гул. Публика волнуется.
Человек в костюме пенсионера. Что это за представление? Где трюки, где гимнастки в тесных купальниках? Мне не интересен внутренний мир сопляка — покажите мне красивых женщин неглиже!
Человек в трико. Терпение, господа! Будут и неглиже, будут и совсем «ню», ей-богу!
Женщина в костюме учительницы. А мне нравится! Этакий Печорин нашего времени...
Человек в трико (очень громко). Явление второе!
Явление второе
Виталик допил чай и пошел курить. В самой Квартире это было строго запрещено, а курить ходили на лестницу. В этом было что-то даже изысканное, вроде порядков в аристократическом доме, где курят в специальных комнатах.
Виталик сел на подоконник, спиной к оконному стеклу. Прямо под окном висел фонарь, и снежинки вились вокруг него особенно сказочно. Но от их круговерти Виталика сегодня мутило, и он предпочел созерцать грязный кафельный пол. К тому же, очевидно, летом, когда подъездное окно было открыто, некто начертал латинскими буквами на стекле с внешней стороны слово «ONYX», что при закрытом окне читалось как «ХУИО». Виталик, будучи неврастеником, видел в этом смутный намек и всякий раз огорчался.