Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.) - [19]
«Видения», связанные с «гарями», становились мощным аргументом в длительном и ожесточенном споре старообрядческих наставников. Как пишет академик Д.С. Лихачев, «древнерусский автор <…> верил в чудо, совершавшееся у мощей святого или на поле сражения <…> Если он и не верил (искренность его веры сейчас, разумеется, уже невозможно проверить), то, по крайней мере, делал вид, что верил»[210]. Изложенная в старообрядческих произведениях информация о сверхъестественных событиях, связанных с «огненной смертью», широко распространялась по всей стране. Способом доведения литературных сюжетов о посмертной участи самосожигателей до участников «гарей» – неграмотных крестьян – стали слухи. Как показывают современные исследования данной проблемы[211], информация, сохраняемая и передаваемая в виде слухов, может подразделяться на следующие разновидности. Во-первых, это слухи-пророчества (предупреждения), суть которых заключается в изложении необычных фактов, свидетельствующих, по мнению рассказчиков, о предстоящих катастрофических событиях. Например, один из иноков, земляк патриарха Никона Димитрий, привез патриарху в дар осетра и остался ночевать в его палатах. Ночью он стал свидетелем ужасной сцены: увидел патриарха «в большой палате от множества бесов почитаема, и любезне лобзаема, и яко царя венчаема, и вей поклоняхуся ему». При этом бесы с нескрываемым восторгом говорили: «воистину, ты – любезный нам друг есть и больший брат наш»[212]. Другой «очевидец» сообщал, что Никон, будучи в Ферапонтовом монастыре, «подъезжал на лодке к острову и волшебными заклинаниями вызывал дьявола». Враг рода человеческого немедленно являлся в образе страшного змея. «Никон обнимал змея и целовал, потом обычно спрашивал и узнавал от него, что говорят в народе о нем, Никоне»[213].
Слухи-пророчества нередко открывали дорогу к сознанию все новых и новых адресатов, расчищая путь для иных разновидностей слухов, создавая такую атмосферу неопределенности, эмоциональной доминантности и присущей всем людям в критические моменты жизни особой доверчивости, при которых любая информация просто не могла восприниматься критически-рационально. Далее чаще всего активизировались слухи-побуждения к действию. Они указывали выход из ситуаций, которые чуть ранее рисовались как безвыходные. Конечно, такой выход чаще всего представлялся как экстраординарное действие (например, самосожжение). Замыкали череду слухов особые слухи-оправдания, призванные доказать, что «самогубительные смерти», произошедшие под мощным влиянием предшествующей группы слухов, оказались единственно праведными. Итак, распространявшиеся о самосожжениях разнообразные слухи не являлись разрозненными сообщениями. Напротив, они представляли собой систему, складывающуюся стихийно, в разных местностях России, но в совокупности призванную помочь проповедникам «огненной смерти» вовлечь в пламя самосожжений максимальное число жертв. Одновременно действия властей в конце XVII в. создавали такую обстановку, при которой идея самосожжений – быстрого избавления от преследований – могла стать привлекательной для старообрядцев. В первые годы после начала реформ патриарха Никона и гонений на «древлее благочестие» многих замеченных в симпатии к старообрядцам сжигали в срубах. Так, первому сибирскому самосожжению, Березовской гари 1679 г., предшествовало «первое сожжение старообрядцев тобольскими властями, действовавшими в рамках общерусского репрессивного законодательства»[214] в феврале 1676 г. Добровольно идя в огонь, приверженцы «древлего благочестия» демонстрировали «гонителям» свою неустрашимость. Казни за убеждения имели место в ряде местностей России. Наиболее известными страдальцами за веру стали протопоп Аввакум и его сподвижники, сожженные в срубах и в дальнейшем канонизированные старообрядцами.
Сожжение менее известных сторонников «древлего благочестия» стало в XVII в. обычной мерой противодействия церковному расколу. В 1666 г. за проповедь «древлего благочестия» сожжен в Москве старец Вавила. В тексте обвинительного приговора старцу указывалось: «образом Божиим не поклонялся, и церкви Божии называл будто осквернены, и к тем церквам и к отцом духовным приходить пречистых Христовых Таин причащатца будто никому не доведетца, и на крестное знамение ты плевал, и иные непригожие речи говорил»[215]. В январе 1672 г. по приговору царя Алексея Михайловича и Боярской Думы сожжению в срубе подвергся старец Трофим, из вотчины Троице-Сергиева монастыря. Перед казнью выяснилось, что многие годы он носил с собой просфору из Соловецкого монастыря, почитаемого старообрядцами за идейное сопротивление никоновским «новинам», а затем – долгое вооруженное противостояние правительственным войскам, которое на момент казни еще не завершилось. Просфора оказалась изломанной «в крухи», но старообрядец не расставался с ней специально для того, чтобы использовать в последние минуты жизни (как говорилось в документе, «при смерти ему к причасщению»). Жестокий приговор предписывал: «велеть ево зжечь в срубе, чтоб такое зло впредь не размножилося, и на то смотря, иные такие ж воры впредь не воровали»
