— Мать, дай-ка ему мой треух, — крикнул хозяин.
— Вы меня на лошади через Маныч перевезете, а дальше я сам пойду.
— Лошадь-то вся в мыле, я ведь только приехал, — принялся объяснять хозяин. — Пересиди хотя до завтрашней ночи на сеновале, завтра тебя мой парень отвезет.
Карлов задумался. Действительно, на уставшей лошади далеко не уедешь...
По разговорам хозяина с Пузанком он понял, что мужик этот из тех кулаков, которые больше жизни дорожат своей собственностью. «Это мое», — самодовольно говорят такие, окидывая жадным взглядом скошенную траву. «Это моя», — говорят они, похлопывая по спине упитанную лошадь или корову.
«Он не бросит свое хозяйство, не уйдет с немцами. А потому, почти наверняка, будет стараться спасти меня, советского летчика, — решил Георгий. — Пережду в сарае до завтра».
— А как твоя фамилия, давай запишу. Сообщу командованию, кто мне помог. — Георгий достал из кармана гимнастерки клочок бумаги и карандаш.
Хозяин торопливо, но четко назвал себя.
— Да ты неужто сейчас и уходишь? — разочарованно спросил он, вставая из-за стола. — Закусил бы у нас.
— Хорошо, останусь. Только в сарай уйду. Здесь опасно, зайти кто-нибудь может.
— Надежда Ивановна, — засуетился хозяин, — проводи летчика, накорми. Да смотри не сболтни кому, — погрозил он ей пальцем.
Надежда Ивановна, молча слушавшая весь разговор, поднялась с табуретки и, накинув на плечи тулуп, вышла на улицу вместе с Георгием,
* * *
Когда они очутились в сарае, Надежда Ивановна сказала:
— Напуган хозяин, что скоро наши придут. Мне кажется, он и впрямь хочет помочь вам.
— Да, я тоже так думаю, — согласился Георгий.
Пузанок быстро распряг лошадь и вместе с Надеждой Ивановной ушел в дом. Георгий сидел в темноте, прислушиваясь к каждому шороху на, улице. Откуда-то изнутри поднималось и росло чувство тревоги. «Что, если это лишь уловка? Вдруг ночью хозяин выдаст меня полицаям?»
Спать он не мог. На память прикинул расстояние до предполагаемой линии фронта. Высчитал, сколько ночей придется ему пробираться к своим.
«А вдруг не дойду? — закралось в голову. — Нет, живым не дамся!» Он тут же подумал о документах. Партийный билет, удостоверение личности, орден... Надо спрятать.
В прошлом году, когда Карлов с летчиками ездил в тыл получать новые самолеты, его соседом по купе был майор — работник контрразведки. Майор рассказывал о том, как ловко используют фашисты документы убитых или взятых в плен советских граждан.
«Даже наши партийные билеты у них настоящие, — припомнилось Карлову. — Только фотографию другую наклеивают, да так, что и придраться не к чему. Документ-то наш, а предъявитель... того, с начинкой. И под светлым именем погибшего черные дела совершаются».
Карлов вытащил из кармана свой партийный билет, документы, письма, завернул их в носовой платок и на ощупь втиснул сверток за балку под соломенную крышу. Затем отвинтил орден, сорвал петлицы и спрятал их туда же.
До слуха его донесся тихий скрип двери. Летчик насторожился. В сарай вбежала Надежда Ивановна,
— Георгий Сергеевич, — прошептала она еще с лестницы. — Вам уходить надо. Хозяин утром заявит о вас старосте. Я через стенку слышала, он жене говорил, — она перевела дыхание. — Он боится, что вас по пути к нашим поймают и могут опознать его лошадь или шубу. Говорит: «Увидят, что я помог, расстреляют еще до прихода русских». Хозяйка уговаривала, чтоб он сейчас же пошел заявить, он было собрался, а потом раздумал, сказал: «Поздно уже, утром пораньше схожу». Теперь они уже спят. — И Надежда Ивановна добавила решительно: — Уходите. Лошадь не нужно брать, а то, пока Пузанок встанет и запряжет, хозяин может проснуться. Идите лучше пешком.
Георгий слышал, как часто билось ее сердце, Он взял автомат и быстро слез с чердака. Что-то опустилось в карман его шубы. Просунув туда руку, он нащупал ту самую банку сгущенного молока, которую подарил Надежде Ивановне.
Он обернулся, хотел что-то сказать, но только молча поцеловал ее огрубевшую руку.
— До скорой встречи. Ждите, — Георгий вышел из сарая и исчез в темноте,
* * *
Идти было тяжело — ноги по колено проваливались в снег. Слабый ветерок кружил в воздухе снежные россыпи. Георгий изредка останавливался, чтобы разглядеть светящиеся стрелку и циферблат ручного компаса. В высоких иссохшихся камышах на берегу Маныча он присел на снег передохнуть. Опять сильно ныла рука. Он с трудом перемотал портянки, подложил в валенки сухой камышовой травы и двинулся дальше на северо-восток.
На горизонте сквозь серую пелену облаков начал просачиваться рассвет. Маныч остался далеко позади. Георгий отыскал занесенный снегом стог сена и решил укрыться в нем до ночи.
Когда рассвело, он увидел, что неподалеку проходит проселочная дорога. Изредка по ней проезжали жители. Один раз, оставляя черный след дыма, протащился большой немецкий автобус.
Переставший было к утру снег вновь посыпал крупными хлопьями.
Вскоре Георгий почувствовал, как леденеют ноги. «Да, валенки не унты», — подумал он и начал усиленно шевелить пальцами. Немного помогло. Потом веки стали слипаться, и он не помнил, как заснул.
Разбудили его взрывы и страшный рев над головой. «Та... та... та... та...» — слышались сквозь рев моторов частые залпы авиационных пушек. Снаряды со свистом рассекали воздух. Мелкой дробью рассыпались длинные пулеметные очереди.
