Самолет подбит над целью - [12]

В тот же день, придя в общежитие, Георгий достал из-под матраца парашютную сумку и предложил летчикам высыпать в нее весь паек табака, а по мере надобности брать оттуда. Летчикам эта затея понравилась, и с тех пор в эскадрилье Карлова, да и в других эскадрильях появился «общий котел».

Георгий на ощупь свернул «козью ножку». Но закурить не решился: малейшая вспышка света могла выдать его. Он подержал губами незажженную самокрутку и бережно спрятал ее обратно в кисет.

«Семенюк и Архипов наверняка рассказали, что произошло вчера вечером, — подумал он. — Интересно, узнал ли об этом Емельянов? Если узнал, ругает меня на чем свет стоит».

Карлов не жалел о том, что полетел на задание с простреленной рукой. Рана не мешала пилотировать самолет. То, что его штурмовик оказался подбитым, было чистой случайностью.

«Емельянов поймет. Должен понять. А зато какой переполох устроили мы на Сальском аэродроме!.. Но где же Долаберидзе? Наверно, погиб парень... Да, тягостно сейчас в полку». Он вспомнил, как мрачнел командир, когда ему на подпись приносили извещение о гибели летчика.

С ужасом представил себе Георгий, что и его жена получит такое извещение.

«Нет, нет, — отогнал он эту мысль. — Ведь друзья видели, что я вылез из самолета. Они найдут, как успокоить жену, объяснить, почему я перестал писать ей.»

* * *

Сержанты Семенюк и Архипов вернулись с аэродрома в общежитие.

Весь день они, словно заговорщики, держались в стороне от летчиков и, как только с командного пункта взвилась красная ракета — сигнал отбоя, — одни направились в станицу. Первыми пришли они в общежитие своей эскадрильи; не снимая комбинезонов, уселись за стол. Казалось, каждый думал о своем, но когда Семенюк поднялся и достал баян Георгия, Архипов повернул голову в его сторону.

— Где-то теперь бредет твой хозяин? — произнес Семенюк.

Архипов как будто ждал этого вопроса.

— Я говорил — не надо его, раненного, пускать. Тогда и не сбили бы нашего командира, — с горячностью сказал он.

— А как это не пускать? Командиру полка, что ли, доложить, по-твоему? — раздраженно спросил Семенюк.

— Да хоть бы и... доложить!

— Вздумал бы ты, Паша, такую глупость сделать, самый паршивый «мессер» был бы тебе другом, а не я!

Семенюк надел лямку баяна на плечо и неумело начал подбирать какую-то мелодию.

— Дело вовсе не в раненой руке. Кому суждено быть сбитым, тому никогда не быть повешенным, — вспомнил он поговорку командира эскадрильи. — А Карлов придет. Вот увидишь, придет. Заранее хоронить его нечего. Бахтин видел, как он из самолета вылез. И не только Бахтин — все видели. И голую степь кругом видели. Немцев там поблизости не было, не должен пропасть комэска. — Немного помолчав, он добавил: — А вот если бы не полетел, тогда наверняка погиб бы для нас командир, потому что верить ему перестали бы. А это в нашем деле страшнее смерти.

— Это почему же верить бы ему перестали? — крикнул Архипов. — Ты же сам рассказывал, какой он храбрый. Помнишь, над Волгой вы шестеркой восемнадцать «юнкерсов» разогнали, не дали бомбить нашу переправу? Это он тогда ведущим был.

— Помню, помню, — нетерпеливо ответил Семенюк. — Мы-то с тобой поверили. А другие? Нашлись бы и недоверчивые. Это же чрезвычайное происшествие — руку прострелил. Не забывай, лететь не на прогулку они собрались.

Семенюк отложил баян в сторону и прошелся по комнате.

— Ну, как же поступим? Расскажем остальным? — спросил Архипов.

— По-моему, незачем. Ты ведь обещал Карлову молчать? Обещал. Вот и молчи. И давай больше об этом ни слова, — отрезал Семенюк.

— Баян-то убери. Некому теперь играть, — напомнил Архипов.

За окном послышались голоса летчиков. Открылась дверь, и улыбающийся, раскрасневшийся от мороза Саша Дубенко с порога воскликнул:

— Ага! Вот вы где, голубчики! Сейчас Архипов будет нам плясать.

Дубенко вытащил из кармана треугольником сложенное письмо.

— Пляши, Павлик! От любимой, наверно?

— В другой раз сплясал бы, а сегодня не ко времени, — ответил Архипов.

Вошедшие летчики примолкли. Дубенко перестал улыбаться. Подошел к Архипову и молча отдал письмо.

— Да это же от отца, — увидев знакомый почерк, обрадовался Архипов. Он развернул треугольник. — Вот так батя! Опять письмо в стихах написал.

Обстановка в комнате разрядилась.

— Раз в стихах — читай вслух, — попросил Дубенко. — У тебя здорово получается.

— Так он же и сам стихи пишет. Только вчера отцу целую поэму отправил, — сказал Семенюк. — Читай, Паша. Громко читай!

Архипов, думая, что над ним подсмеиваются, недоверчивым взглядом окинул летчиков. Но никто не улыбался. Тогда он встал со скамейки и начал громко читать:

— Твои стихи, незрелые, простые,

Прочел я с радостью и гордостью отца.

И, всматриваясь в дали...

В хату вошли Емельянов и Голубев. Павлик остановился на полуслове. Летчики вытянулись по стойке «смирно».

— Сидите, сидите, пожалуйста, — разрешил командир полка. Лицо Емельянова осунулось, нахмуренные брови нависли над глазами. Все знали, как он любил Карлова. А разве сами они не любили его — скромного, приветливого, мужественного.

Емельянов и Голубев сели за стол.

— Здесь, кажется, кто-то читал стихи? — Емельянов пристально оглядел каждого летчика. — Ну что же, продолжайте. Мы тоже хотим послушать.