Самокритический автопортрет - [2]
Здесь приходит на память один забавный и показательный эпизод. Перед самым началом войны Веэса отправили в летний лагерь организации фашистской молодежи. Именно «отправили», потому что ехать по собственной воле ему бы и в голову не пришло. Подумала об этом его матушка, обеспокоенная тем, что ее сын оторван от культивировавшего тогда «здорового» образа жизни. Она была убеждена, что подобный опыт прямого контакта с природой вместо обычных каникул в маленькой гостиничке в каком-нибудь живописном месте у моря или в горах пойдет на пользу сыну. И вот Веэс отправился в веселой компании балилл под предводительством других юношей постарше в летний лагерь. Поначалу необычная обстановка, военизированная жизнь в палатках, еда в походной кухне и маршевые походы заинтересовали Веэса, но очень скоро он почувствовал себя вынутой из воды рыбой. Непереносимая тоска по своей комнате, книгам, друзьям завладела им, и очень скоро он уже не мог больше переносить парады и гимны. Примечательно, что Веэс не взбунтовался, а преспокойно ушел во время утренней линейки, отправился на станцию, где сел на первый миланский поезд. В поезде его задержали как безбилетника, к тому же несовершеннолетнего, и карабинеры препроводили его домой (ему пришлось сообщить свои анкетные данные) к перепуганной, но сразу все понявшей матери. Рассказывая об этом, он считает необходимым подчеркнуть, что не был в ту пору «антифашистом», пусть и безотчетно, потому что тогда и понятия не имел, что значит быть фашистом. Он просто подчинился импульсу, досаде, внутреннему неприятию, как впоследствии часто поступал в других ситуациях, совершая выбор, непонятный для других и ошибочно ими оцениваемый, но всегда отвечающий безошибочной внутренней логике.
Попутно Веэс вспоминает еще один случай из детства, менее значительный, но, тем не менее, на его взгляд, характерный. На одном из пустырей на окраине Милана, где тогда жила его семья (теперь этот район густо застроен домами), он играл с мальчишками. Игры были жесткие, как, например, драки за мальчишеское первенство. Первенствовал обычно один «пролетарий» - сын каменщика, рыжий и весь в веснушках. Однажды этот здоровяк, окруженный группой дружков, победив в очередной схватке, предложил еще кому-нибудь выйти и померяться силой. После небольшой паузы молчаливого ожидания, когда, казалось, что никто не примет вызова,
Веэс сделал шаг вперед и вышел в круг. Вокруг послышались смешки: таким заморышем он выглядел рядом со своим коренастым соперником. Веэс потом пытался понять: что же его толкнуло на этот шаг? Ни в коем случае не дерзость, которой в нем не было, и не самонадеянная претензия на победу, что было бы признаком легкомыслия, нет, это был безрассудный импульс, некий «долг», ему самому не до конца понятный. Всегдашний победитель посмотрел на Веэса с некоторым удивлением (вообще-то он оказался не таким уж свирепым и в дальнейшем вполне доброжелательно относился к Веэсу) и с ошибочной уверенностью, что в два счета расправится с таким слабым и неосмотрительным противником. Но победа стоила ему немалых усилий, потому что Веэс дрался с тем же безрассудством, с каким вышел в круг, пока не остался лежать на траве, в синяках и ссадинах, между тем как маленький Голиаф и его свита удалились с места этого нелепого поединка.
Из общественной жизни тех лет Веэс помнит участие в грандиозной демонстрации 25 апреля 1945 года в Милане на борту прибывшего из Брианцы грузовика с партизанами и антифашистами. Среди них находился и его отец. Запомнился этот день, значение которого он понимал смутно, - при этом эмоционально переживая, - своей огромной, беспорядочной, ликующей толпой. Но гораздо ярче воспоминания о событиях, происшедших немного ранее, в период Республики Салт4 : появление в Мольтено дяди фашиста, генерала, из ложно понятых патриотических идеалов перешедшего на сторону Итальянской Социальной Республики. Веэс помнит замешательство и холод при встрече отца с братом (между прочим, человеком недюжинных способностей) - людей, оказавшихся в противоположных станах. Запомнился ему один странный человек, искавший его общества. Это был инженер, появившийся в Мольтено в период эвакуации и скорее всего здесь скрывавшийся: будучи фашистом, он боялся того, что с ним может произойти после неизбежного падения режима (в чем не сомневался). Это была странная «дружба» между встревоженным, запуганным существом, которому не к кому было обращаться со своими монологами, и доброжелательным по природе подростком, заинтересовавшимся человеческим типом, напоминавшим ему некоторых романных героев. И самое светлое воспоминание того времени: дружба с ровесниками, крестьянскими детьми из Мольтено и деревенская жизнь - бедная, какой она неизбежно бывает в военные годы, и богатая такой подлинностью и простотой, каких Веэс потом никогда больше не встретит. И наконец, решающий момент формирования Веэса: в гимназические годы, проведенные в Монце, куда он ездил на поезде, а иногда - не без риска - на велосипеде, он продолжал читать беспорядочно и запойно. Такое свободное и случайное чтение зависело также от ограниченности книжного рынка того времени и от скудости его финансовых средств. Именно тогда он купил дешевенькие книжки издательства Барион, напечатанные на сероватой бумаге, с попадавшимися время от времени похожими на соломинки вкраплениями. Их автором был Достоевский. Посредством этих страниц, в особенности страниц «Братьев Карамазовых», посредством переводов, которые Веэс впоследствии, когда выучил русский, ни разу не захотел сверить, чтобы не нарушить очарования первого восприятия, он вошел в новый, поразительный, бесподобный мир, совсем не похожий на мир других великих романов девятнадцатого века, в основном французских и английских, в мир, недоступный пониманию подростка, но околдовавший его своей загадочностью и как бы бросавший вызов проникнуть в его глубины и завладеть его тайнами. Нет, он тогда не решил, что посвятит себя изучению русской литературы, такой мысли не могло и возникнуть, но в этом был знак судьбы, брошенное семя, которому было предназначено принести плоды.
