Самокритический автопортрет - [10]

Если участие в культурной жизни оттепельного периода и поездки, совершенные по стране в далеко не обычных для СССР условиях, останутся за пределами воспоминаний Веэса, то в публичную часть войдут три момента, которые определили его отношения с советскими властями, разумеется, партийными. Как уже говорилось, когда Веэс приехал в Москву, чтобы учиться в аспирантуре, он уже был под подозрением властей. Некоторое время спустя, по его вине или, лучше сказать, инициативе, недоброжелательство к нему проявилось самым прямым образом. Дело в том, что 4 июля 1958 года Веэс женился на русской девушке, с которой вместе учился, - Кларе, с которой до сих пор счастливо живет и, чтобы закончить со сведениями о его гражданском состоянии, которая родила ему двоих детей. Подумаешь, скажут, что в этом такого? Только вот за несколько месяцев до заключения законного брака местный дон Родриго20 объявил, что этому браку никогда не бывать. Сей субъект был Борис Пономарев, ответственный в руководстве КПСС за отношения с итальянской компартией (напомним, кстати, что в качестве главы Международного отдела ЦК он был одним из самых ярых приверженцев советской авантюры в Афганистане, так как считал, что эта страна «готова для социализма»). В те времена смешанные браки с «капиталистами» являлись редкостью, но в данном случае противодействие было связано с идеологией: хотя Веэс и был коммунистом, он имел репутацию «ревизиониста» (сам Веэс считает себя прирожденным «ревизионистом»). Как такой тип смеет жениться на «образцовой» советской студентке? Веэс помнит долгую встречу с Пономаревым, лысым человечком с гитлеровскими усиками и излучавшими презрительное негодование маленькими ледяными глазками, когда он говорил, что Веэса отправили в Москву учиться, а не за чем другим. Веэс не имел больше удовольствия лицезреть этого индивида, а более благосклонные персонажи, курировавшие итальянских студентов в Московском университете по заданию ИКП и КПСС (тогда все, за исключением Веэса, единственного аспиранта, были студентами), как и политэмигрант Джованни Джерманетто21 , дали ему понять, что он нарвался на большие неприятности.

Что могли сделать советские власти, чтобы продемонстрировать свое враждебное отношение к этому, уже заключенному браку? Лишить жену Веэса московской прописки (Клара была родом с Дальнего Востока) и сразу после защиты диплома отправить по распределению в одну из среднеазиатских республик, лишив ее возможности остаться в Москве, хотя она ждала ребенка. Началась новая борьба с попытками разрушить семью Веэса. Это было настоящее противоборство с мелкими чиновниками, от которых зависело продление временной московской прописки, - противоборство, давшее на несколько месяцев какие-то результаты, но затем вылившееся в неизбежный финальный отказ. Жене Веэса пришлось перейти на «нелегальное положение», прячась в его комнате в общежитии (хотя для многих это был не секрет), не имея возможности выйти, чтобы не быть разоблаченной и не подвергнуться административной высылке. В полном отчаянии Веэс решил обратиться к Пальмиро Тольятти22 , когда узнал, что тот приезжает в Москву на какой-то очередной съезд партии. Встреча была назначена при содействии одного итальянца, пользовавшегося доверием у советских, но все-таки от них отличавшегося. Рано утром в назначенный день Веэс стоял у центрального университетского входа на Ленинских горах, как их тогда называли. Его ожидала огромная черная машина, вроде той, что отвозила его к Пастернаку. Изумленный Веэс сел в машину, и она доставила его в специально отведенный для важных кремлевских гостей квартал. Оставив в прихожей пальто, Веэс вошел в большой зал с сидевшими за столом людьми, среди которых находились Тольятти и Пайетта23 : было время завтрака. После приветствий Тольятти любезно пригласил Веэса к столу и, заметив его смущение, постарался сделать так, чтобы тот чувствовал себя раскованно, и завел разговор о литературоведении, останавливаясь на Мандзони и Толстом. Вскоре все встали из-за стола и Тольятти, выйдя с Веэсом в вестибюль, попросил его рассказать о своем деле. Когда Веэс поведал о своих трудностях, Тольятти спросил его, не считает ли он, что ему стоит вернуться в Италию. В ответ на живейшую реакцию Веэса, намеревавшегося продолжать занятия в аспирантуре, Тольятти с некоторым удивлением произнес: «Так ты хочешь все-таки остаться в Москве?» и, опять получив утвердительный ответ, пообещал свою поддержку: «Мы сделаем все возможное». Но добавил: «Если ты будешь вынужден вернуться в Италию, извести об этом заранее: мы тебя вызовем, уезжать по собственной инициативе ты не должен».

Прошло дней десять, и Веэсу сообщили, что все улажено и он может получить разрешение на прописку своей жены у ректора МГУ. Веэс бросился в ректорат, где произошла потрясшая его своей неожиданностью сцена, хотя московская жизнь не была скупа на неожиданности. Ректор принял и вежливо выслушал Веэса, но когда дошло до главного, и тот сказал, что очень рад полученному разрешению, ректор невозмутимо ответил, что никаких разрешений нет. От изумления, не успев, как обычно, возмутиться, не подумав о последствиях, повинуясь только внутреннему импульсу, Веэс выпалил: «В таком случае больше я здесь не останусь и уеду в Италию». Ректор в молчании пристально взглянул на Веэса, потом невозмутимо выдвинул ящик стола, вынул из него бумажку, протянул ее Веэсу, встал и молча пожал ему руку: это была вожделенная прописка. Из ректората Веэс вышел ошеломленным и счастливым: хотя бы здесь пронесло.