Самокритический автопортрет - [8]

Именно тогда Веэс сделал свой первый неверный шаг по отношению к советским властям (или второй, после статей в Contemporaneo ), вернее, первый, явившийся проявлением свободы и неподчинения. В Contemporaneo появилась его большая статья о Борисе Пастернаке, вызвавшая великодушное одобрение самого поэта. Так получилось, что он и другие сотрудники журнала, в том числе Антонелло Тромбадори, были приглашены на обед к Пастернаку к нему на дачу в Переделкине. Для восторженного и смущенного (сверх присущей ему робости) Веэса это был первый русский обед - и в какой компании! - с традиционными тостами и застольными разговорами. Пастернак отнесся к нему с особенным вниманием и при прощании протянул ему пухлую папку с завязками: «Я хочу вам дать почитать мою последнюю автобиографию. Вы потом мне ее вернете», - сказал Пастернак Веэсу при всех, в том числе при Г.Б.* - представителе Союза писателей, фигуре известной, итальянисте, с которым Веэс подружился и лишь гораздо позже узнал, что Г.Б. был сотрудником спецслужб и ему поручили контролировать Веэса во время фестиваля. (Однако Веэс не отказывается от этой дружбы, в отличие от Г.Б., отрекшегося от него, когда Веэс перешел границы допустимого и его критика Советского Союза стала недвусмысленно «антисоветской». Впрочем, это было не единственное отречение от него: когда ему был заказан въезд в Советский Союз, он потерял многих советских друзей, но не всех - некоторые, приезжая в Италию в составе советских делегаций, тайком приходили к нему домой, например Андрей Вознесенский. Но Веэс, хотя и не простил некоторых предательств, с пониманием относился к отступничеству некоторых, зная на какой риск идут советские граждане, поддерживающие «опасные связи»).

Веэс, обрадованный словами Пастернака и оказанным ему доверием, что, возможно, вызвало ревнивую зависть у других, должен признаться, что в горячке последних дней перед отъездом в Италию не смог дочитать до конца полученную рукопись (он наверняка был ее первым читателем-иностранцем), но, конечно, успел почувствовать великолепие и важность этого текста. И вот пришел момент его возвращать. И тут Веэс, считавший себя знатоком советских реалий, впервые продемонстрировал свою наивность: он простодушно обратился к Г.Б. с просьбой сделать фотокопию этого текста, с тем чтобы дочитать его в Италии, разумеется, с разрешения автора. Г.Б. посмотрел на Веэса как на недоумка и сухо ответил, что такой возможности у них нет. На другую просьбу Веэса (которая могла бы показаться наглой, если бы не была столь же наивной) - выделить ему машину от Союза писателей, чтобы отвезти Пастернаку в Переделкино его автобиографию, Г.Б., обезоруженный такой простотой, на просьбу ответил согласием, уточнив при этом, что сам с ним не поедет. В оправдание Веэса необходимо сказать, что он и понятия не имел о «деле» «Доктора Живаго», которое как раз в тот момент зрело в кулуарах. (Об этом Веэс узнал чуть позже, и самым неожиданным образом). На черном лимузине, на каких возили советских сановников, прекрасным солнечным днем Веэс приехал в Переделкино. Пастернак ждал его на лужайке напротив дома в компании друзей за сияющим самоваром. Для Веэса это были упоительные часы, когда он говорил с Пастернаком о русских поэтах и о некоторых литературных новинках, вернее, слушал его. Когда пришло время уезжать, Пастернак взял его под руку, сказав, что хотел бы поговорить с ним наедине, и увел в свой кабинет. В аскетически простом и оттого еще более чарующе привлекательном кабинете Пастернак сказал, что хочет передать кое-какие распоряжения издателю Фельтринелли. Коротко рассказал о своем романе «Доктор Живаго», подчеркнув, что видит в нем смысл всей своей жизни, что книга не будет опубликована в СССР, как предполагалось сначала, и что хочет, чтобы роман вышел в Италии чего бы это ни стоило. Веэс слушал поэта с чрезвычайным вниманием и в сильном волнении, особенно когда тот сообщил, что недавно его вызывали в Союз писателей и секретарь Союза Алексей Сурков беспардонно поносил роман, вынудив Пастернака послать итальянскому издателю телеграмму, запрещавшую публикацию романа. Теперь же Пастернак просил передать Фельтринелли, что любые запретительные телеграммы или распоряжения такого содержания следует воспринимать как результат давления на автора, желающего, чтобы роман был опубликован любой ценой. Обнявшись на прощанье с Пастернаком, Веэс вернулся в Москву в ошеломлении от того, что ему открылось, и тронутый доверием Пастернака, основывавшимся на единственной статье о нем и кратком знакомстве. Он, разумеется, ни с кем не говорил об этом и по возвращении в Милан немедленно проинформировал Фельтринелли.

Веэс рассказывает об этом не из желания выпятить свою, пусть и не первостепенную, роль в очень непростом «деле Пастернака» -переданное издателю распоряжение наверняка было не единственным и, пожалуй, не решающим для публикации романа. Но для Веэса, для его биографии, этот эпизод, при всем драматизме ситуации, остается памятным и ярким, и имевшим для него отрицательные последствия, потому что последняя встреча с Пастернаком в Переделкине навлекла на Веэса подозрения советских властей в том, что во всей истории с «Доктором Живаго» он соучастник. Все это, вместе с другим издательским скандалом, о чем будет рассказано ниже, значительно осложнило положение Веэса в годы его аспирантуры в Москве.