Самодурка - [63]

Грома вызвал скорую, врач осмотрел Надю и сказал, что ничего серьезного нет — ни переломов, ни разрывов внутренних тканей… только шок. Он уверил её, что это довольно быстро пройдет, только нужен полный покой и легкие транквилизаторы.

Надя от них отказалась. Набрала номер Николая, повинилась во всем, все в подробностях ему рассказала и назвала адрес квартиры на Щелковской. И теперь, когда они выехали за черту города, Рамаза, наверное, уже взяли.

Но об этом она не думала. Она замерла, застыла, боясь потревожить тот слабый свет, который занимался в её возмужавшей, переборовшей свой страх душе.

— Как же ты там оказался? — недоумевала она, лежа на махоньком диванчике в Громином кабинете и прикрывая лицо, чтобы он не очень её пугался.

— Еще накануне, когда ты меня на Войковскую вызвала, я понял, что у тебя что-то не ладно. Что ты в какую-то очень крутую передрягу попала. И наш ночной разговор мою догадку только ещё укрепил. А сегодня в театре… видела бы ты свое лицо! Совершенно дикое выражение… А когда после репетиции ты рванула куда-то, сломя голову, я понял, что надо подстраховать. Быть рядом… в общем, не знаю. Сорвался и поехал. Я ехал-то в соседнем с тобою вагоне метро. Ты стояла вся бледная и шевелила губами. Что-то кипело в тебе внутри, да так… В общем, с трудом я удерживался, чтобы не открыться, не подойти… Но не мог. Не хотел вмешиваться. Вернее, это ты не хотела! Так отстаивала тут на кухне свою самостоятельность… Это, мол, мое дело! Но я и сам догадывался, что это неведомое дело сейчас главное для тебя. Вопрос жизни! И ты должна чего-то добиться сама. Вот и добилась!

Он улыбался, нежно, но настойчиво отводя её руку от разбитого лица и отирая его мокрым льняным полотенцем.

— Ну вот, так уже лучше. А сейчас мы поедем.

— Куда?

— К моему другу на дачу. Там тебе будет покойно, там никто не потревожит. Считай, это твоя норка. Отлеживайся, сколько захочешь…

И Надя не стала сопротивляться.

По дороге они заехали к ней домой, забрали Горыныча и кое-какие вещи. Дома по-прежнему никого не было…

И вот они ехали — Грома, щенок, кот и Надя. И деревеньки, разделенные пролегающей трассой на две половинки, летели мимо.

И вот он — молчаливый притихший дом под сенью запорошенных елей. Оголенная старая лиственница охраняет крыльцо. Усыпанная её мягкими охристыми иголками и кое-где занесенная снегом веранда. Корка льда в позабытом ведре.

Грома отпер дверь, — не без труда открыл, — примерзла. Провел Надю в комнату, где их поджидал холодный камин и медвежья шкура, распростертая подле него.

Хозяева жили здесь редко — подолгу бывали в разъездах: Сибирь, Валаам, Европа, Америка… Они оба — муж и жена — были художниками. И работы их стражи покинутых стен — охраняли дом. Полупрозрачные дымчатые акварели работы Алены, и жесткая, чуть резковатая графика Ильи — он был известным книжным иллюстратором, а работы его ценились теперь за границей едва ли не больше, чем дома.

Сруб Илья сам собирал — перевез его из приволжской деревни. Помогали друзья — их у него было немало: и первый — Грома. У него были ключи от подмосковного дома, за которым он решился присматривать во время долгих отсутствий хозяев. Похвастался Наде, что вся внутренняя отделка первого этажа — его рук дело! А душу в этот дом вдохнула Алена.

Занавесочки с оборками, самодельные плетеные абажюры и трогательные мягкие игрушки, рассаженные по углам диванов и кресел. Настенные коврики, вязаные полотенца и тряпичные лоскутные одеяла — все кроила и шила сама, а ещё вышивала подушки. И дом этот, долгие дни пустовавший и нежилой, согревал вошедших тем рукотворным теплом, той любовью, что вдохнули в него хозяева.

— Сейчас камин затоплю, ты приляг пока…

Георгий сновал взад и вперед, втаскивая в дом из машины сумки с продуктами, запасное теплое одеяло, Надины теплые вещи…

Она медленно, не спеша, обошла дом, поднялась по крутой лестнице на второй этаж — там были две маленькие уютные келейки: одна — Алены и другая — Ильи. Ларион, бесшумно переставляя свои шоколадные лапы, всюду следовал за ней, словно боялся, что может снова её потерять.

— Грома, я хочу устроиться наверху. Можно? — оглядевшись, она спускалась в каминную, ладонь её плавно скользила по гладким деревянным перилам.

— Ты там замерзнешь. Хотя вообще-то туда печная труба выходит — вон, смотри! Печку будешь топить? Она тут, внизу, в соседней комнате.

— Обязательно — это ж такое удовольствие! И печь, и камин… А дрова где?

— За домом у сарайчика в штабель сложены. Там в сарае и пила, и топор. Только они тебе не понадобятся — дров на целую зиму хватит. Топи — не хочу!

— Как хорошо… — она вздохнула и начала разбирать сумку с продуктами. — Сейчас приготовлю ужин.

— И не думай! Я сам. Тут направо — кухонка: и газ, и электроплитка, и даже керосинка есть. На случай, если отключат электричество и газовые баллоны кончатся. Тут такое бывает — с электричеством — правда, редко. А с газом все в полном порядке: два полных баллона есть — я глядел. Так что, не пропадем! Ты давай-ка ложись, вздремни часочек, пока я со всем разберусь.

Слабые Надины возражения не возымели на Грому никакого воздействия: он проводил её наверх, в комнатку, на которой она остановила свой выбор — в спальню хозяйки. Там на стене напротив кровати висел Аленин автопортрет и акварелька с темно-лиловыми ирисами. А на тумбочке у изголвья стоял осенний, давно засохший букет в простой глиняной вазе.