Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - [94]

.); повторяла, что она не совершила преступления, уехав из России. Она писала: «Двадцать пять лучших лет моей жизни я провела за границей. Мое короткое пребывание на родине было прервано ужасным несчастьем. У меня не было в России никаких привязанностей и никакого невыполненного долга. Я не была ограничена никем и ничем, врачи настоятельно рекомендовали мне уехать. Проходили годы, и я больше не надеялась выздороветь. Я прошу милости разрешить мне прожить мою жизнь спокойно. Это к вам, мой дорогой брат, я обращаюсь с этой просьбой. И если память обо мне не найдет благоприятного отклика в душе императора, напомните ему о моем муже и его полувековой непрерывной и преданной службе»[771].

Не особо надеясь на благоприятный исход дела, на следующий день Ливен отправила брату еще одно письмо с пометкой «очень конфиденциально», в котором вновь сообщала о своих опасениях и снова подчеркивала свою верность интересам России и лично императору: «Я знаю, что я служила императору, и я продолжаю ему служить… Моя жизнь, спокойная и тихая – для меня, но моя жизнь полезная – для вас»[772].

Однако уже 20 апреля 1843 г. Дарья Христофоровна получила долгожданный ответ…

Письмо императора Николая I от 20 апреля 1843 г. княгине Ливен

Я получил ваше письмо, любезная (далее слово «любезная» («chère») зачеркнуто, заменено на «госпожа». – Н. Т.) княгиня, и я признателен вам за подробнейшее изложение мотивов, побудивших к его написанию. Я отнюдь не сомневался в вашей преданности по отношению ко мне, хотя ваша отдаленность от Петербурга лишила меня удовольствия получать регулярные тому доказательства. Я понимал, что после несчастья, постигшего вас в России, пребывание здесь стало вам в тягость. Но я надеялся, что со временем эта боль утихнет. Я желал лично этому содействовать посредством внимания и заботы, которыми вас окружили я и мои близкие. Кроме того, я полагал, что, приближаясь к тому возрасту, когда мы становимся более сентиментальными, вы рано или поздно ощутите потребность вновь увидеть свое отечество и найти пристанище в кругу своей семьи. Если, однако, образ жизни, который выведете, является единственным подходящим для вас, и если суровость нашего климата вызывает у вас опасения за свое здоровье, не дай Бог, чтобы я насильно принудил вас подчиниться. Я в очередной раз дарую вам испрашиваемое вами разрешение, весьма сожалея о мотивах, вынудивших вас к этому […].

Это разрешение, однако, не распространяется на ваших сыновей. Мне доставляет огорчение мысль об их продолжительном пребывании за пределами России (у княгини на тот момент осталось в живых два сына, Павел и Александр. – Н. Т.). Становясь все более и более чуждыми своей родине, они оказываются все дальше от того, чтобы идти по стопам своего отца, благородная и верная преданность которого своей стране могла вызывать у меня только самое искреннее уважение. Итак, я прошу вас, госпожа княгиня, использовать все свое материнское влияние, дабы обязать их […] вернуться в Россию. Это соответствует их собственным интересам; это будет им выгодно, я вас заверяю. И в том, что касается вас, в том расположении, которое я проявил к вашим желаниям, вы найдете, я на это надеюсь, доказательства моей давней дружбы к вам, в чем я вас искренне заверяю (последний абзац является собственноручной припиской императора. – Н. Т.).

Итак, восьмилетнее противостояние между всесильным императором и своенравной княгиней закончилось победой женщины. Несмотря на всю свою принципиальность и весь свой гнев, вызванный непокорностью и независимостью Ливен, а также несмотря на негативное отношение к режиму Июльской монархии, рожденному революцией, Николай I поступил как весьма рациональный политик. Он понимал, что, находясь в Париже на легальном положении и обретя некоторую стабильность, княгиня может быть ему полезной, учитывая высокий авторитет ее имени во французских и европейских политико-дипломатических кругах. В России знали, что французы упрекали княгиню в непосредственном влиянии на принятие политических решений в их собственной стране; в Париже говорили, будто бы во Франции было два министра иностранных дел – Франсуа Гизо и Дарья Ливен.

Прожив большую часть жизни за границей, будучи по привычкам и складу ума совершенно западным человеком, княгиня Ливен все-таки оставалась русской, была неизменно преданна интересам России. В определенной степени ее пребывание в Париже явилось фактором, стабилизировавшим весьма непростые отношения между Россией и Францией.

* * *

Когда в разгар Крымской войны Дарья Христофоровна узнала о смерти императора Николая, она произнесла одну-единственную фразу: «Ну вот, теперь я могу спокойно здесь остаться». Правда, ненадолго: 27 января 1857 г. княгини Ливен не стало…

Париж на троих: П.А. Вяземский, В.м. Строев, м. П. Погодин

Несмотря на то что контакты между странами были ограничены, и паспорта выдавались крайне осторожно, а русским рекомендовалось не посещать Париж, а уж тем более не наносить визит Луи-Филиппу, взаимный интерес и тяготение были неистребимы, а запретный плод сладок.

Так получилось, что в 1838–1839 гг. в Париже оказались трое русских интеллектуалов, для которых путешествие в Париж было мечтой всей жизни. Это – князь Петр Андреевич Вяземский, Владимир Михайлович Строев и Михаил Петрович Погодин