Саммер - [47]

Альваро Эбишер пропустил меня вперед, вежливо указал на дверь своего кабинета, и я, улыбаясь и чуть ли не пританцовывая, отправился туда; мне показалось, что все это я затеял зря.

Комната была маленькая и пропахшая табаком. Я представил, как он курит здесь, даже окно не открывает, а в ящике стола или где-нибудь под ним спрятана бутылка с джином.

— Чем могу служить? — спросил он и чуть крутнулся на своем кресле на колесиках.

— Я по поводу сестры, Саммер Васнер. То есть я по поводу того, что вы сказали мне тогда, давно…

Он откинулся на спинку кресла и уставился на меня своими маленькими глазками:

— Прекрасно помню, господин Васнер. Помню вашу сестру и вас тоже.

Я выпрямился. Ладони у меня стали влажными, я вцепился в подлокотники. Он пристально смотрел на меня.

— Вы сказали тогда, что люди всегда находятся, что они оставляют следы…

— Так и есть, почти всегда так, да.

— Я и подумал, что… Столько времени прошло, какие-то следы должны были найтись, да?

— Я, извините, господин Васнер, хочу спросить, вы так просто пришли? Я имею в виду, вот так просто пришли, чтобы мне об этом сказать, двадцать пять лет спустя?

Он наклонился вперед, и меня как будто накрыла идущая от него волна тестостерона или чего-то, что бурлило в его венах и противоречило спокойному выражению лица.

— Видите ли, Бенжамен, я хочу сказать следующее: чтобы найти кого-то, этого кого-то надо искать…

В голосе у него не было ни тени обвинения, казалось, он просто выдал какую-то народную пословицу.

— Знаете, что меня всегда удивляло в вашей семье? То, что никто как будто и не хотел особо знать, где ваша сестра.

— То есть?

Я смотрел на него, к горлу подкатывала тошнота. Вдруг все вокруг закрутилось — этот стол, шкаф за ним, вешалка без одежды, похожая на сухое дерево в углу комнаты, стены, — закрутилось, как будто мы оказались в шторм на корабле.

— Как вы можете так говорить?

Меня удивил звук собственного голоса, и я прижал пальцы к горлу, чтобы взять себя в руки.

— Вы совершенно не представляете, что мы чувствуем, что чувствуют мои родители.

— Вы правы, совершенно не представляю.

Голос Альваро Эбишера звучал спокойно, но он глубоко вздохнул, давая понять, что этот разговор для него неприятен, однако нужно все же довести его до конца, раз уж мы начали.

— В самом начале ваш отец развел бурную деятельность. Он многих знал и, кстати, постоянно нам об этом напоминал.

Вот, значит, что. Вот она, репутация моей семьи, опять она, опять это впечатление превосходства и власти. Я посмотрел в окно на небо, оно бросало мертвенный свет на спину инспектора.

Я думаю об отце. Вот он в ярости садится в машину и исчезает бог знает где, отсутствует часами; вот он несется на скорости вдоль озера, крутит головой, будто сестра где-то прячется и вот-вот выскочит из густых кустов, как косули, которых рисуют на дорожных знаках: мы знаем, что они где-то есть, чутко реагируем на их присутствие — они незаметно дышат, тихо стоя среди деревьев, смотрят на нас сквозь листву своими блестящими глазами, — но никогда их не видим. Может, отец думает, что если будет ехать и ехать, то в конце концов найдет Саммер? Конечно, они — две точки в пространстве, и, теоретически, эти точки обязательно где-нибудь встретятся; это же нелинейная математика: движение одной точки приводит к движению другой, оживляет ее, как будто их связывает невидимая нить, дрожащая в такт их дыханию.

Перед глазами встает мать, вот она сидит в телестудии, сидит в слепящей пустоте. Я слышу ее слабый голос: «Какая мать может жить дальше, не зная… не зная, что случилось с ее ребенком… Это невозможно». Мне кажется, что стул, на котором она сидит, парит во Вселенной. Ее голос пронзает пространство, летит сквозь световые годы, не встречая препятствий, не порождая эха, мимо пылающих звезд и ледяных комет. Ее слова продолжают путешествовать сами собой в далеком космосе. Может, однажды они вернутся сюда, ворвутся метеоритом в атмосферу земли и попадут в ухо какому-нибудь прохожему где-нибудь на берегу моря или на трассе. Но этого пока что не произошло.

— Ваш отец неделями звонил сюда, кричал. Его выводила из себя некомпетентность полицейских, и тогда мой шеф доставал меня, но это уже другая история. Впрочем, вся эта великая суета быстро закончилась. Очень быстро, сразу после летних каникул. И потом мы о господине Васнере ничего не слышали.

Альваро Эбишер теребил свою ручку, крутил ее между пальцев, рассматривал с каким-то грустным удивлением.

— Так что, да, возникают вопросы. Тогда казалось, что ваша семья по-настоящему ее и не ищет.

— То есть вы ничего не расследовали? Бросили, потому что моя семья недостаточно настаивала на этом, так? Вы это пытаетесь мне сказать?

Он поднял глаза, ручка повисла в воздухе.

— Нет-нет, этого я не говорил.

Я слышу его тяжелое дыхание и что-то еще — кажется, где-то в кабинете вздыхает раненое голодное животное, — но вдруг понимаю, что звуки эти идут из моего горла.

— Конечно, мы ее искали.

Он посмотрел на меня, в его глазах была невыносимая боль:

— И мы ее нашли.

Он заговорил тише.

— Два года потратили, но нашли.

Он положил локти на стол и наклонился ко мне: