Саммер - [36]

Я вспомнил, почему так любил приходить сюда, когда был ребенком, — мне нравились этот распад, эта запущенность, эта полная противоположность тому, что происходило у нас, где велась постоянная борьба с хаосом, грязью или смертью, что, скорее всего, и было самой смертью.

— Так странно. Не могу представить, что все это исчезнет, — сказал я.

Марина зажгла сигарету, и я увидел у нее в волосах пегие и белые пряди. Ее руки и плечи казались полнее. Но лицо было по-прежнему красиво той дерзкой красотой, что и раньше, может, чуть стертой, как будто ее оставили на время отмокать в воде.

— Столько всего уже исчезло, — улыбнулась Марина. В ее голосе не было ничего ностальгического.

Я чувствовал, что она рассматривает меня. Мне хотелось выпить чего-нибудь или покурить.

— Ты напоминаешь мне Франка, — сказала она и положила ногу на ногу. — Забавно, никогда не замечала, что вы похожи.

— Как он?

Я тут же пожалел, что спросил, мне показалось, что я услышу что-нибудь ужасное или, хуже, банальное, что жизнь у него удалась, не то, что у нас.

Она вжалась в кресло, будто я бросил в нее подушкой и попал, прямо туда, под ребра.

— Да вроде неплохо. По последним новостям, живет в Лионе… Или в Париже.

Она храбро улыбнулась:

— Знаешь, я все думала, как твоя мать может дальше жить, без твоей сестры… Не понимала. Твой отец из кожи вон лез, он даже обижался на Франка, но он не специально, а от тоски. Но она… Ну а теперь и я такая же. Я даже не знаю, где мой сын.

Она яростно потушила сигарету и кинула ее в переполненную пепельницу в виде сердца. Я представил, как она сидит и курит дни напролет в окружении умирающих растений и старых газет.

— Как мать?

Мне показалось, что мы перекидываем друг другу воланчик, что-то такое легкое и воздушное.

— Да, кажется, неплохо.

Мы улыбаемся. Мы рады встрече, по крайней мере, я так думаю. Мы сидим рядом с нашими призраками, вдыхая слабые ароматы воды и листьев.

— Я по ней скучаю. Мы столько всего пережили. Остаться одной, совсем девчонкой, с ребенком на руках…

Я выпрямился. Наверное, у меня был удивленный или испуганный вид.

— Они ничего тебе не сказали? — Она стучит по пачке «Мальборо», опустив глаза. — Я думала, что после всего, что случилось, они должны были рассказать тебе.

— Что рассказать?

Голос у меня сел, словно я подавился смыслом ее слов. Но, наверное, я знал, зачем так стремился в этот дом — меня принесла сюда черная река, я плыл по волнам, чтобы наконец добраться до этих слов. Она закурила вторую сигарету, выдохнула, сжав губы, и лицо ее на мгновение скрылось за дымом:

— Что твой отец — не отец Саммер.

Я слушаю Марину, и во мне что-то происходит. Голос ее звучит удивительно глухо, слова падают в некий открывшийся внутри меня колодец, и оттуда, как по веревке, идущей от утопленного ведра, что-то начинает подниматься наверх. Оно скрывалось во мне все это время, но Марина мягко шевельнула веревку, и это что-то устремилось к поверхности моего сознания.

Она рассказывала мне, что ее с моей матерью познакомил мой отец. Маме было двадцать пять лет, а на вид шестнадцать: длинные ноги, глаза накрашены, как у древней египтянки, потерянный взгляд, на губах — привычная, как станет ясно позже, любезная улыбка. За ней на ковре сидела и тихо играла с монетками маленькая светловолосая девочка.

— Твой отец обожал ее, и малышку тоже.

Она приехала из Парижа, говорила, что играла там в театре, но, когда у нее уточняли, где именно, уходила от ответа, обходилась общими словами. О ребенке никто ничего не спрашивал. Они поженились, отец удочерил Саммер, они стали идеальной парой. Все забыли, что девочка не от него.

Но когда Саммер исчезла, Марина вспомнила об этом. Ее что-то неприятно укололо, и из глубин памяти вынырнула картинка: маленькая девочка играет на ковре, стараясь вовсе не привлекать к себе внимания. Еще Марина вспомнила, как спустя несколько лет мать, размахивая фужером с малиновым сиропом и шампанским, сказала ей, что была влюблена лишь раз в жизни и закончилось это плохо. Тогда Марина посочувствовала моему отцу и сочла мою мать избалованным ребенком. Казалось, та почти постоянно находится в каком-то другом месте и со временем становится все более холодной и отстраненной. Порой Марина перехватывала странный взгляд матери, устремленный на Саммер. А однажды услышала, как мать сказала отцу: «Ты ее у меня не отнимешь».

— Знаешь, отец обожал твою сестру. Удивительный человек!

Марина поднялась, взгляд ее просветлел. Я видел, как она моргает, будто стирает ресницами частички прошлого.

Я ничего не сказал. Я просто спросил, можно ли мне пойти пройтись.

Мы шли по саду: его грустные джунгли вроде не изменились, но мне казалось, что деревья и кусты то ли покрыты тонкой упаковочной пленкой, то ли их заволокла серая дымка. Впрочем, могло статься, что пленка-дымка, похожая на сон или ложь, застилала только мои глаза.

Сквозь заросли просвечивала зеленая вода бассейна. Два засыпанных еловыми иголками шезлонга напротив друг друга, на ткани темнеет лужица… Казалось, сюда давным-давно никто не приходил, и между плитками проросла трава. Я смотрю на нее, но вижу другое: как маленькая Саммер склоняется над бортиком, чтобы поймать божью коровку, а Франк бесшумно подходит сзади и толкает ее в воду, смеясь, как сумасшедший. Вижу, как оба они набирают воздуха и опускают головы в воду, держась бледными пальцами за бортик. Вижу их тени, когда они плывут под водой от бортика к бортику.