Самая высокая лестница - [48]

Арунас в глубине души не верил в фильмы о доброте, которые делались злом. Доброта в кино должна начинаться где-то в тёплом роднике авторского вдохновения и до конца сохранять нежное тепло новорождённого.

На студии говорили: снимай по сценарию! Мало ли у кого какие переживания! Кино — искусство мужественное. Но он любил Ингу и не мог даже ради искусства заставить девочку пережить то, что она однажды уже пережила — смерть матери.

О чём он думал раньше? Не предвидел, что на съёмочной площадке в сердце осиротевшей девочки с новой силой оживёт дочерняя любовь?

Поезд возник неожиданно. Он выплыл из тьмы зимнего утра. Холодный, в клочьях метели, с окнами, покрытыми серебряной чешуёй.

Поёживаясь от холода, автор вышел из вагона. Он близоруко осмотрелся. И приложил руку к уху, которое как-то стремительно начало замерзать.

— Здравствуйте!

Арунас возник перед ним, как молодой, не успевший поседеть Дед-Мороз.

— Хорошо доехали?

— Хорошо. Полночи не спал… Сосед разговаривал во сне. Но к утру я привык.

— Что же рассказывал вам сосед… ночью… во сне? — улыбаясь, спросил Арунас.

— Он, как штабс-капитан Рыбников, шептал что-то на незнакомом языке. Может быть, он звал мать…

— Мальчишка?

— Вы думаете, мать зовут только мальчишки? Он старый человек. Но, по-моему, он звал маму. Очень уж жалобно разговаривал он во сне… Как ваши дела?

— Даже взрослые зовут во сне маму… — вздохнул Арунас. — У нас непредвиденное обстоятельство. Может быть, придётся менять сюжет картины.

Автор перестал тереть ухо: ему сразу стало жарко.

— Как… менять? Худсовет? Заставляет менять?

— Нет. Не разрешает менять… Но я знаю, вы любите детей, поэтому призвал вас на помощь.

Автор молча смотрел на режиссёра. Они стояли посреди пустой платформы. Мимо прошли последние пассажиры. Носильщики прокатили свои тележки. Промчался какой-то запоздавший мужчина с живыми цветами. Потом стало пусто. Как в поле. И только два человека стояли под фонарём. Словно у них не было другого, более подходящего места для объяснений.

— В чём дело? — растерянно спросил автор и поставил свой командировочный чемодан на снег.

— Второй раз Инга не переживёт смерти матери.

— Как второй… раз?

Ничего не понимающий, застигнутый врасплох невнятным и сбивчивым сообщением режиссёра, автор растерянно смотрел на него. Но при этом он не суетился и не задавал лишних вопросов. Он был автором, а не еловым пнём. Незаметно пришли в движение глубинные течения. Автор почувствовал расстройство, и вдруг где-то в глубине выкристаллизовалась тревожная догадка: надо спасать маленькую героиню фильма. Он ещё не понимал кого, от кого, как. Но главные силы его души уже были приведены в боевую готовность.

Так они стояли на пустом белом перроне — один с бородой, другой с поседевшей прядью волос, выбившейся из-под шляпы. Два мудреца, похожие на сказочных королей художника Чюрлёниса, замышлявшие великие перемены в своих королевствах. И пока они стояли, фонари потускнели, а небо стало светлеть. Ночь разрушилась.

— Я понял… — тихо сказал автор. — Я, кажется, понял. Она будет жить. Врачи сделают ещё одно усилие. И жилка на виске тихо забьётся. И белые губы потеплеют. И грудь поднимется, чтобы сделать первый вздох после безмолвия, после мёртвого штиля. И ресницы дрогнут, как острые стрелки приборов, определяющих присутствие жизни. И она произнесёт первые два слова: «Где Инга?» Она их произнесёт так тихо, что их еле услышит дежурная сестра — санитарный пост. Но эти два слова загремят на всю больницу. И их услышит девочка, которая наверняка будет стоять под окнами больницы, не спуская глаз с третьего окна справа на втором этаже. Драма смерти уйдёт из фильма под сильным напором жизни. Маленькая девочка своей дочерней любовью отобьёт у смерти мать.

Какой сюжет сильнее? Старый или новый? Эти перемены делаются не только ради Инги, — добро, сделанное для одного человека, находит отголосок в сердцах многих. Добро не бывает замкнутым, оно распространяется как тепло, как свет. Оно принадлежит всем!

10

Инга поверила Арунасу, что Гедра будет жива, и успокоилась. Она была заполнена своей удивительной привязанностью к женщине, которая всё больше и больше напоминала ей мать. Спешила к ней навстречу и неохотно расставалась, утешая себя мыслью о завтрашней встрече.

Она не замечала, что на студии идёт бой за «поправку к сценарию» — так взрослые люди называли выздоровление Гедры. Арунас ходил всклокоченный, как боевой петушок, и клочья бороды воинственно торчали в разные стороны. У автора поднялось давление, и он тайком глотал лекарства, похожие на конфетки. Оператор ругался по каждому поводу и совсем замучил своего главного козла отпущения — ассистента. Бои вспыхивали в разных местах: в коридорах, павильонах, буфете, кабинетах.

Решающий бой происходил в кабинете директора.

— Сценарий утверждён. Берёте на себя ответственность — снимайте по-своему, — сказал директор.

И тут с места встал невысокий черноволосый человек в очках — редактор Хановичус.

— Я возражаю, — сказал он. — Она должна погибнуть, в этом драматический пафос фильма. Зритель не простит нам…

— Мы попросим у зрителя прощения, — сухо сказал Арунас, выпуская из рук бороду, отчего она взметнулась вверх.