Самая высокая лестница - [34]

Когда появилась Роза Яковлевна, Коля Луковкин радостно сообщил ей:

— Мне Смирнова принесла чернику!

Роза Яковлевна не придала словам мальчика большого значения, только спросила:

— Мытая?

Коля Луковкин не знал, помыла ли Смирнова ягоды, но он был так убеждён в чудесных свойствах подарка, что, не моргнув глазом, сказал:

— Мытая!

— Тогда ешь.

— Я ем…

Он ел не торопясь, растягивая удовольствие. И каждая ягодка отдавалась в нём радостью, словно это были не ягоды, а волшебные таблетки, которые вылечивали его от страшной человеческой болезни — от одиночества…

Через несколько дней Коля Луковкин поправился, и Роза Яковлевна выдала ему штаны, рубаху и ботинки. Мальчик в последний раз посмотрел на реки Сибири и побежал в отряд.

— Ну как ты? Жив? Здоров? Не чихаешь? — расспрашивали его товарищи.

— Не чихаю… Мне Смирнова принесла чернику!

Ему не терпелось сообщить ребятам эту необыкновенную новость, но друзья-товарищи как бы не расслышали его слов. Подумаешь — черника!

— Купаться тебе разрешили?

— А где Смирнова?

Ему не терпелось посмотреть на Смирнову — не на прежнюю белобрысую Смирнову, а на ту, особенную, которая принесла ему чернику, скрасила одиночество.

— Смирнова? Её нет, — отозвался кто-то из ребят. — За ней мать приехала.

— Что-нибудь случилось?

— Не знаю… Чего тебе сдалась эта Смирнова?

— Мне Смирнова принесла чернику, — повторил Коля и пошёл прочь.

Теперь Коля Луковкин всё чаще думал о Смирновой. Ему казалось, будь она рядом, вся лагерная жизнь была бы куда интересней. И сама Смирнова из невзрачной, ничем не выдающейся девчонки превратилась в Колином воображении в самую умную и красивую. Он вспоминал изолятор, и ему слышался её голос: «Здравствуй. Как твоё здоровье? Наш отряд передаёт тебе привет! Вот тебе черника…»

И Коля был готов ещё раз начать чихать и отправиться в ненавистный изолятор, лишь бы появилась Смирнова.

Прошло много времени. Коля Луковкин вернулся домой. Потом в классе писали сочинение на тему: «Как я провёл лето». Коля не долго думал — взял перо и решительно написал: «Лето я провёл хорошо. Мне Смирнова принесла чернику».

Самая трудная роль

1

Каждый раз, когда Инга вспоминала тот день, он возникал перед нею с одними и теми же подробностями. И ей казалось, что этот день был вчера.

На фоне дымчатого неба за березняком желтела листва осинок. И когда задувал ветер, листья начинали трепетать, биться, словно между белыми стволами, обгоняя друг друга, бежала стайка девочек в коротких жёлтых платьях.

Во дворе Инга задержалась. Две старушки выбивали половичок. Они делали это слаженно и забавно, словно играли в забытую игру своего детства. Половичок взлетал вверх, падал вниз и оглушительно хлопал, выпуская облачко пыли.

Потом через двор прошёл усталый грязный человек. От него пахло зверем, словно он ночевал в медвежьей берлоге. Инга пошла за ним. Он оглянулся, потёр ладонью заросшую щетиной щёку, и девочка заметила, что один глаз у него стеклянный. Ей стало не по себе, и она вернулась, чтобы посмотреть на играющих старушек, но они уже ушли со своим половичком.

Инга почувствовала, что хочет есть. Готова съесть целую булку, но будет рада и корочке. Лишь бы поскорей пожевать. Она заторопилась домой и неожиданно увидела в воротах отца. Это удивило Ингу, потому что отец никогда не возвращался домой днём.

— Папа, ты что? — крикнула девочка и заметила, что он очень бледный и у него глаза в красных ниточках.

— Идём скорей домой.

Девочка не узнавала его голоса.

Отец быстро вошёл в подъезд. Инга — за ним. Он спешил и хватался за перила, ноги не держали его. Два раза споткнулся о ступеньки. А Инга бежала на своих тоненьких ножках. Обычно она бежала по лестнице приплясывая, но сейчас ноги не слушались её, шагали как деревянные. Смутная тревога овладела Ингой. Она снова почувствовала голод. Резкий, похожий на боль. Перед глазами пронеслись девочки в жёлтых платьях…

Отец открыл дверь и торопливо, словно спасаясь от преследования, вошёл в дом. Инга проскользнула за ним. Захлопнула дверь. Отец вошёл в кухню и тяжело опустился на табуретку. Ипга села напротив и заглянула ему в глаза.

— Ты плакал? — спросила Инга.

Отец с испугом посмотрел на неё.

— Кто тебе сказал, что я… плакал?

Кто сказал? Никто ей не говорил. Глаза сказали. Красные ниточки.

— Ну, плакал! — вдруг вырвалось у отца. В тот день он был раздражительным.

— Тебя кто-нибудь обидел, да? — терпеливо спросила Инга.

Отец поморщился:

— С тобой невозможно говорить!

Инга пожала плечами и стала раскачиваться па табуретке.

— Перестань, — устало сказал отец. — Мне надо тебе сказать…

Девочка перестала качаться и вопросительно взглянула на отца. Ей стало жалко его. Она не могла понять почему, но жалость подступила к горлу и защипала, словно девочка на спор съела ложку соли.

— Мамите… — сказал отец и отвернулся. И не поворачиваясь, чужим голосом произнёс: — Мамите больше нет.

Инга не поняла, что он этим хочет сказать. В ушах у неё зашумело, словно задул ветер.

— Почему больше нет? — спросила она и почувствовала, что в горле прибавилось соли. И в глазах тоже появилась соль: стало пощипывать. — Папа, что ты молчишь?

— Мама умерла, — выдавил из себя отец.