Самая уродливая - [7]

– Не понимаю, – пробормотал я, защищаясь от растерянности звуком собственного голоса. – Целый день прошел?

– Не то, чтобы прошел, просто так удобнее, – ласково сообщила монстриха, таща меня к выходу. Казалось, уроды пялятся вслед со смесью злорадства и сочувствия.

На улице обнаружилась ночь – опять? – и лихорадочная деятельность. Здоровяки в рабочих комбинезонах тащили грязные ящики и гигантские решетчатые конструкции, девушки с немытыми головами вытрясали опилки из блеклых ковриков, кудлатая шавка неистово чесала задней лапой за ухом.

Наверное, если бы от чудовища несло потом, меня стошнило бы прямо здесь. Но от нее пахло травой, росой и чем-то неуловимым, напоминающим о солнечном утре. Голова кружилась. Наверное, поэтому, я не сразу понял, что она тащит меня вовсе не к выходу. Лишь когда в нос ударил мускусный животный запах, а в щиколотку больно ударил край ступеньки, я опомнился и затрепыхался.

– А ну, тихо! – прикрикнула она на меня, как на щенка. И швырнула куда-то в темноту.

Это был перегороженный надвое вагончик: тусклая лампа на потолке осветила невысокую загородку, за которой возилось и фыркало большое животное. Может быть, пони. Я валялся на куче листьев, сухих, но еще хранящих терпкий древесный запах, желудок сводило от мгновенного понимания: какая бы участь ни была мне уготована, радоваться будет нечему.

Я вскочил… попытался вскочить, но чудовище мягким толчком отправило меня обратно. И захлопнуло за собой дверь. Ужас придал мне силы, я попытался ударить и едва не умер от омерзения, когда кулак с липким чавканьем врезался в набрякшие вишневые наросты. Ответный тычок отправил меня к стене; треснувшись затылком, я впал в ступор.

Она хрипло расхохоталась.

– Да ты еще брыкаешься, красавчик?

По ее щеке текла розовая слизь из расквашенной грозди.

Монстриха включила еще две лампы на потолке, отчего пони за перегородкой шумно встряхнулся и заржал. В оцепенении, какое бывает в страшных снах, я глядел, как чудовище неторопливо сбрасывает одежду, обнажая пухлую белую грудь с крупными темными сосками, толстый живот, складками стекающий к бедрам. Глубокая тень легла между жирных ног, когда последние тряпки упали на пол.

– Ну же, красавчик, – она похотливо огладила себя по груди. – Ты же сам этого хотел.

Я не аскет, но и не секс-машина. Меня вполне устраивает Молли, которая относится к постельному аспекту своей работы с той же серьезностью, что и к разбору писем. Я бываю в киберсалонах, но не люблю эрофант вроде "Инсектоамазонок". Словом, извращения мне чужды. И этот омерзительный кусок мяса не мог, не должен был вызывать ничего, кроме брезгливости. Но вжавшись в стену, онемев от омерзения, я чувствовал, как горячая волна нарастает внизу живота, как предает меня собственное тело, восставая навстречу чудовищу, в котором само – помимо рассудка – угадывало женщину.

– Давай, красавчик.

Она приплясывая двигалась ко мне, колыхались жирные складки, тени метались по белой коже, расчерчивая ее шаманскими символами. Запах листвы стал почти нестерпимым.

– Краса-авчик…

Разум мой истошно вопил от ужаса, но тело уже поддавалось древним инстинктам; шевелилась, твердела, наливалась болезненной тяжестью плоть, сводило мускулы от безумного желания.

Я зажмурился, но и перед мысленным взором стояло чудовищное лицо. Я вытянул руки в попытке защититься – беспомощный бесполезный жест. Ладонь наткнулась на упругую прохладную грудь, скользнула по коже, оказавшейся неожиданно бархатистой; ткнулся в пальцы твердый набухший сосок, одежда будто сама отползла в сторону, мягкая тяжесть навалилась сверху, пухлые бедра поймали меня в плен, и войдя в горячую влажность ее лона, я закричал, сам не понимая, от ужаса или восторга.

Монотонный шум проник в уши одновременно с ощущением влаги на лице. Я медленно просыпался и, вспоминая страшный сон, едва не плакал от облегчения, что он оказался всего лишь зыбкой иллюзией.

Но каков кошмар!

Я открыл глаза и несколько минут не мог понять, отчего потолок так высоко и что за вода с него сыплется. Потолок? Небо… листья… Я вскочил, как подброшенный и затрясся, когда холодный ветер коснулся обнаженной кожи.

Широкая простыня – сейчас изгвазданная и скомканная – разостлана прямо на земле посреди площади. И ни души вокруг, ни единого предмета не осталось от недавнего пребывания балагана – ни обрывка билета, ни забытой детали конструкции. Только черная грязь взрыта ногами и гусеницами, да кое-где остались дыры от опор.

Уехали и бросили меня здесь. Голого, без кредитки, без моба, вдали от дороги. С липкими потеками на бедрах и дрожащими от напряжения коленями – воспоминанием о животной страсти. С грязной коркой на груди и животе; в грязи даже предавший меня орган, сейчас уныло съежившийся от холода.

Я действительно занимался любовью… о черт, о какой любви может идти речь! Я трахался… да нет же, меня попросту изнасиловали. И кто – самая уродливая женщина, какую только можно себе представить, настоящий монстр.

Я рухнул на четвереньки в грязь, и меня вырвало.

В постели с монстром – как заголовок низкопробного чтива. Но хуже того, на задворках сознания таилась нелепая гордость удовлетворенного самца: не сплоховал же, сдюжил, показал себя во всей красе. И от этого дурацкого самодовольства меня снова затошнило.