Самая простая вещь на свете - [44]

— Эх, мужики! — воскликнул Валера, переполненный такой небывалой красотой окружающего мира. — Пойду-ка я окунусь!

Он быстро скинул с себя одежду и, вздрагивая красивым, мускулистым телом, вошел в воду.

Впереди, над гладкой поверхностью черной реки, дрожали огоньки расположенной на другой стороне деревни.

Валера радостно вздохнул, опустился с головой под воду и поплыл.

Когда он через короткое время вынырнул, то огоньков на другом берегу не было.

И не было вообще ничего.

Вокруг стояла кромешная мгла.

Валера с силой тряхнул головой, чтобы сбросить наваждение, но от этого ничего не изменилось.

— Э… — крикнул Валера.

Он крикнул очень тихо, потому что ему было страшно, как во сне, а во сне, как известно, шуметь нельзя.

Он покружился в воде, дна под ногами не было, и Валера не мог определить, в каком направлении ему плыть.

— Э… — крикнул он еще раз и услышал доносящийся из некоторого отдаления смех друзей.

«Смеются, — подумал он, — значит, не так все плохо».

Валера поплыл на этот смех с надеждой в душе. Ему казалось, что, как только он доплывет до берега, наваждение исчезнет и он увидит костер и сидящих у костра товарищей. Но на берегу не было ничего, кроме все той же непроглядной тьмы.

— Ребят! — позвал Валера. — Помогите выйти, я что-то ничего не вижу.

Потом послышался шорох песка под ногами, испуганное пыхтение ребят. Они подхватили его под руки и вывели на берег.

По дороге в больницу двое Валериных товарищей тоже лишились зрения.

— Пищевое отравление! — с каким-то остервенением закричал врач. — К нам каждый день таких, как вы, привозят. Учишь их, учишь! Теперь только на бога надейтесь.

На бога надеялись все трое, но зрение он вернул только двоим Валериным товарищам.

Почему всевышний на Валере остановил свой выбор, навсегда останется неизвестным. Когда Валера узнал, что больше никогда не увидит света дня, он по-деловому, без всякого сожаления, полез на подоконник, чтобы выброситься с седьмого этажа.

Его остановил врач. Это был мудрый пожилой человек, видавший всякое на своем веку. Он не хватал Валеру за пятки, не пытался удержать, он говорил тихим, спокойным голосом, в котором слышалось большое знание жизни. И Валера решил дослушать его до конца.

— Верьте мне, молодой человек, — произнес врач. — В жизни нет ничего страшнее смерти. А смерть… Ее приглашать не надо, она сама придет, когда время настанет. Впрочем, удерживать вас я не стану, решайте сами.

И все, больше он ничего не сказал, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

Валера, стоя на подоконнике, услышал тихий щелчок закрывающегося замка.

Это было странно, очень странно, ведь если бы врач попытался его остановить, то, скорее всего, после короткой борьбы Валера бы все-таки пробил стекло и, пролетев несколько метров, уже лежал, бездыханный, на асфальте.

Своим уходом врач как бы лишил Валеру воли к поступку. Ему сделалось страшно. Медленно, боясь не удержать равновесия, Валера нащупал ногой край подоконника, спрыгнул на пол, и больше мысли о самоубийстве никогда не посещали его.

Вопреки всем ожиданиям, Наташенька осталась при ослепшем муже. С самоотверженностью, свойственной русским женщинам, она принялась обустраивать его жизнь. Валера, никак не ожидавший со стороны своей непутевой супруги такой жертвенности, совершенно обалдел. «Черт их разберет, этих женщин… — думал он. — Когда был здоровый, был не нужен, а теперь слепой, больной, сделался вдруг нужен!»

Первые несколько лет Валерино состояние оставляло желать лучшего. Чернота, в которой протекала его жизнь, давила со всех сторон, и его мысли лихорадочно метались в этом темном туннеле в поисках выхода. Примирение не наступало.

Все его существо рвалось, тянулось к свету. Наташенька, наивно верившая, что ее прелестями можно утешить любое горе, постоянно предлагала себя. Надо сказать, она с искренним увлечением играла эту возвышенную роль. Но Валере с наступлением слепоты все эти глупости стали совершенно неинтересны. Он раздражался, отталкивал от себя жену, все больше и больше поражаясь ее необузданной глупости.

Наташенька была разочарована. Она ждала признания, пламенной благодарности, а вместо этого перед ней день изо дня сидел на диване, уставившись в неведомое ей пространство, злой и некрасивый мужчина.

Наташенька заскучала.

И примерно в это же время, когда она заскучала, у Валеры появились слуховые галлюцинации. То ему мерещилось, будто кто-то посторонний ходит по комнате, то скрипнет кровать и затем раздастся сдавленный смех.

— Кто здесь? — вскрикивал Валера, хватаясь за голову, и тут же слышал легкую поступь босых Наташенькиных ног и затем чувствовал мягкое прикосновение ее ладошки к его щеке.

— Никого, никого… — шептала она. — Успокойся, мы здесь одни.

— Почему ты босиком? — спрашивал Валера, он уже научился различать звуки комнаты. — Ты что, спишь? Сейчас же день! Или уже ночь?

— Успокойся… — ворковала Наташенька. — Я просто прилегла, устала и прилегла.

Но все эти утешения на Валеру не действовали.

В его душе, ставшей чуткой, как птица, росла тревога. Он решил, что сходит с ума, и потребовал, чтобы жена записала его к врачу. Наташенька долго сопротивлялась, находила различные отговорки, но в конце концов сдалась и отвела мужа в поликлинику.