Самая простая вещь на свете - [27]
Последних слов Даниель как будто не расслышал.
— Ну все, хватит, — прохрипел он, не в силах сдерживать внезапно нахлынувших чувств. Схватив жену, он с силой сжал ее в объятиях.
— Ты что делаешь? — задохнулась Света. — Отпусти немедленно!
— Теперь здесь буду командовать я! — заявил Даниель и повалил Свету на диван.
— Отпусти! Наверху ребенок. Я буду кричать!
— Не будешь, — Даниель схватил Свету за волосы и, навалившись всей тяжестью, закрыл поцелуем рот.
Шок, вызванный сексуальной атакой мужа, неожиданно вывел Свету из оцепенения. До последнего момента чувственная сторона жизни оставалась для нее закрытой. Все эти страсти с сексуальными истериками, которые показывают по телевизору, она считала выдумками, не имеющими ничего общего с реальностью. Ее интимная жизнь с мужем протекала спокойно и являлась как бы частью распорядка дня. Завтрак, обед, ужин… И — необременительные обязанности, дань благодарности на алтарь семейного счастья. Даниелю нравилось дремотное безразличие, с которым Света совершала эти вечерние жертвоприношения, ее фатальное подчинение законам мужского владычества. В любви он был узурпатором, единовластным держателем акций на наслаждение. Об огненных страстях и неуемных любовницах он тоже знал только понаслышке и совершенно не рвался к любовным олимпам. Но полное охлаждение жены, которое последовало сразу за ее профессиональным поражением, потрясло Даниеля. Жизнь, казавшаяся вполне состоявшейся, дала течь, как старая, пусть и казавшаяся надежной посудина. Запасшись терпением, он стал ждать, но дни шли за днями, а Света все так же продолжала лежать на диване, глядя в телевизор, чужая и отстраненная. Долгие месяцы воздержания и обида на жену в конце концов закончились припадком животной ярости, когда он простым первобытным способом вернул свои права.
Светлана была потрясена. Теперь, тайно поглядывая на мужа, она пыталась обнаружить на его спокойном лице следы той обжигающей, огненной ярости, которой оно озарилось тогда, на диване. Сама того не желая, она вынуждена была признать, что страсть — это не так уж и плохо, и стала смотреть на мужа куда более заинтересованными глазами. На Даниеля же эта история оказала прямо противоположное действие. Он как будто перегорел. Слишком сильная эмоциональная вспышка, как сверхмощный удар тока, выбила предохранители и полностью перекрыла подачу энергии. Светлана, столько лет державшая его в приятном напряжении, вдруг перестала его интересовать. Утратив интерес к жене, Даниель углубился в работу и стал все реже бывать дома.
— Я завтра уезжаю, — однажды заявил он, надевая кожаную куртку.
— Куда?
— В Ганновер. Ты не видела мои ключи от машины?
— По работе?
— Нет.
— А зачем?
— Помочь Марине продать дом.
— Какой дом? — спросила Света, чувствуя, как почва уходит у нее из-под ног.
— Я же тебе говорил, у нее умерла свекровь. Остался дом в наследство.
— А ты к этому какое имеешь отношение? У нее свой муж есть.
— Ты же знаешь, ее муж двух слов связать не может. А там нужно проследить за правильным оформлением документов.
— Она сама себе мужа выбрала. А для оформления существуют юристы.
— Юрист — это большие деньги.
— Ну, правильно! А тебя можно использовать бесплатно.
— Schatz, не начинай все сначала.
— А откуда начинать? С конца? И не называй меня этим омерзительным словом Schatz!
— Хорошо, не буду. Поезд завтра в четыре часа дня… — Даниель повернулся и вышел на улицу.
— Она разведет нас! — крикнула ему вслед Светлана, но Даниель даже не обернулся, как будто не слышал. Только спина немного вздрогнула.
«Это что же получается, — думала Света, глядя на сизое облако, оставленное машиной мужа. — Мы с ней как будто канат перетягиваем, и перевес явно на ее стороне. Надо менять тактику».
— Машенция, ты готова? — крикнула она. — Нам пора выходить, в школу опаздываем.
— Готова! — Маша резво заскакала по лестнице вниз. Выбежав в прихожую, она с трудом подняла с пола огромный ранец и стала натягивать лямки на плечи. — Мам, помоги, — простонала она, кряхтя и изворачиваясь.
— Боже мой, как вы такую тяжесть таскаете? — удивилась Света, поправляя ранец на спине дочери. — Поедем завтра на вокзал? Папу провожать.
— Куда?
— Папа уезжает в Ганновер.
— Зачем?
«Вот и я думаю — зачем?» — подумала Света, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться…
— По делам, — сказала она и протянула дочери руку.
— А мы тебя завтра на вокзал повезем, — сообщила Маша отцу за ужином.
Даниель оторвал взгляд от бутерброда и вопросительно посмотрел на жену:
— Зачем? Я могу на такси.
— Я думала, тебе будет приятно… — расстроилась Света. — Но если ты не хочешь…
— Да нет, хочу, конечно, хочу, — спохватился Даниель.
— Ну и прекрасно. Во сколько выходим?
— Часа в два. Нужно заехать за Мариной. Я обещал, — Даниель старательно намазывал паштетом хлеб. Было видно, как он внутренне сосредоточился, готовясь отразить Светины нападки.
Почувствовав, как полыхнули щеки, Светлана собралась с силами и, придав голосу беззаботности, сказала:
— Ну что ж, в два так в два.
В эту ночь они опять были вместе. Кризис миновал, но что-то в их отношениях было безвозвратно утеряно.
В два часа тридцать минут Света подъехала к Марининому дому.
Вплоть до окончания войны юная Лизхен, работавшая на почте, спасала односельчан от самих себя — уничтожала доносы. Кто-то жаловался на неуплату налогов, кто-то — на неблагожелательные высказывания в адрес властей. Дядя Пауль доносил полиции о том, что в соседнем доме вдова прячет умственно отсталого сына, хотя по законам рейха все идиоты должны подлежать уничтожению. Под мельницей образовалось целое кладбище конвертов. Для чего люди делали это? Никто не требовал такой животной покорности системе, особенно здесь, в глуши.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.