Самая лучшая бутылка - [4]

Он сказал, что ему известно, во сколько я ее оценил, но сто тысяч франков – двадцать тысяч долларов – это дороговато. Вот если бы я согласился на две тысячи франков...

Я с улыбкой покачал головой. – Это хорошее предложение, – сказал Кассулас. – Больше, чем я платил за дюжину бутылок для моего подвала.

– Не спорю, мсье Кассулас.

– Но и не продаете? А есть шанс, что это вино еще можно пить?

– Кто знает? Урожай в «Сент-Оэне» 1929 года созрел поздно, поэтому это вино может прожить дольше, чем другие. Но не исключено, что вино погибло.

Поэтому я сам не открывал бутылку и никому не продавал права ее открыть. В таком виде это сокровище. Если же тайна будет открыта, она может оказаться еще одной бутылкой скисшего вина.

К чести Кассуласа, он понял это. И, приглашая меня провести следующий уикенд в его имении неподалеку от Сен-Клу, он искренне уверял, что его привлекает общение со мной, а не возможность еще поторговаться насчет бутылки. И вообще, добавил он, на эту тему больше не будет разговоров. Он хочет только одного: если я когда-нибудь решу продать бутылку, я должен обещать, что первым претендовать на нее будет он. На это я с удовольствием согласился.

Уикенд в его имении, первый из проведенных мной там, оставил самые приятные воспоминания. Это было огромное поместье, где трудилась армия слуг под руководством дородного седого Жозефа. Жозеф был рабски предан Кассуласу, и я не удивился, узнав, что тот был сержантом в Иностранном легионе. Жозеф выполнял приказы так, словно хозяин был командир его полка.

Но по-настоящему меня поразила София Кассулас. Не помню точно, как я до этого представлял себе супругу Кассуласа, но, во всяком случае, не молоденькой женщиной, которая годилась ему в дочери, не робким, нежным созданием, чей голос был словно шепот. По современным стандартам, требующим, чтобы женщина была костлявой вешалкой с жидкими прямыми волосами, она была, может быть, слишком пышной, с роскошно округленными формами, но я человек старомодный и убежден, что женщина должна иметь округлые формы. А если это белокожая, черноглазая, легко краснеющая красавица, какой была София Кассулас, – тем более.

Позднее, по мере того как я начал приобретать статус друга семьи, я смог выведать историю ее замужества, которое близилось уже к пятой годовщине. София Кассулас была дальней родственницей своего мужа. Она родилась в бедной деревенской семье в горах Греции, воспитывалась в монастыре, впервые встретила Кассуласа на семейном вечере в Афинах и скоро после этого, совсем еще девочкой, вышла за него замуж. Она может считать себя самой счастливой женщиной в мире, заверила меня София Кассулас своим тихим голосом. Да, став избранницей такого человека, как Кирос...

Несомненно, можно считать себя счастливой...

Но она произносила это так, словно изо всех сил старалась убедить в этом себя. По правде говоря, казалось, что она до смерти боится Кассуласа.

Когда он обращался к ней с самыми обычными словами, она в панике отшатывалась. Я так часто наблюдал это, что подобные сцены стали для меня привычными, как и холодное вежливое пренебрежение, с которым он третировал жену, что внушало ей еще большую робость.

Это создавало в доме нездоровую обстановку, потому что, как я заметил, любезный и обаятельный Макс де Марешаль оказывался всегда под рукой, успокаивая мадам. Через некоторое время я был поражен, когда осознал, как часто мы с Кассуласом проводили вечера в Сен-Клу, обсуждая что-нибудь за стаканом бренди в одном конце комнаты, в то время как в другом мадам Кассулас и Макс де Марешаль вели доверительную беседу, усевшись рядышком. В их тет-а-тет вроде бы не было ничего неприличного, но мне не нравилось, как они держались. Молодая женщина смотрела на него большими невинными глазами лани, а он по всем признакам был матерым хищником.

Кассулас или не замечал этого, или же это было ему совершенно безразлично. Конечно, он очень ценил де Марешаля. Он не раз говорил мне об этом, а однажды, когда тот слишком уж разгорячился, споря со мною относительно достоинств разных сортов вина, Кассулас сказал ему искренне обеспокоенным тоном:

– Спокойно, Макс, спокойно. Помни о своем сердце. Сколько раз доктор предупреждал тебя, чтобы ты не волновался.

Для Кассуласа такое проявление чувствительности было совершенно нехарактерным. Обычно, как многие люди его типа, он казался совершенно неспособным испытывать сколь-либо глубокие эмоции.

По правде говоря, он лишь единственный раз выразил свои подлинные чувства по отношению к своему не вполне удачному браку, когда мы осматривали его винный подвал и я отметил, что дюжина бутылок «Вольней-Кайера» 1955 года, которые он только что приобрел, скорее всего, не оправдывают ожиданий.

Он сделал ошибку, купив их. В данном случае, откупоривая пробку, нужно быть готовым к тому, что вино прокисло.

Кассулас покачал головой.

– Я не ошибся, а сознательно пошел на риск, мсье Драммонд. Я не ошибаюсь. – Он еле заметно пожал плечами. – Ну, может быть, только однажды. Когда берешь в жены ребенка...

Больше он ничего не сказал. Это был первый и последний раз, когда он затронул эту тему. Со мной он желал говорить о вине, хотя иногда, уступая моим просьбам и потому, что я внимательный слушатель, он рассказывал разные истории из своего прошлого. Моя жизнь всегда была однообразной. И мне доставляло истинное удовольствие постепенно, по частям, узнавать о том, какой жизненный путь прошел Кирос Кассулас, который в детстве был воришкой, в юности – контрабандистом, а к тридцати годам мультимиллионером. Это волновало меня так же, как Кассуласа мои истории о знаменитых сортах, которые, как «Нюи Сент-Оэн», были капризными, обладали неопределенным вкусом, созревая в бочонках, и вдруг каким-то чудом преображались в великолепные вина.