Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе - [90]

«Мы хозяева своей жизни» — вот за что боролся еще герой повести «Ненастье» (1954), колхозный председатель Андрей Малюгин. В неравном, трудном бою с секретарем райкома Глухаревым, больше всего ценившим в людях исполнительность, Малюгин отстаивал право колхозников на самостоятельность и инициативу, хотя бы право решать, что и когда сеять на родной колхозной земле. Жизненные принципы Глухарева, которые обручем сковывали инициативу и самостоятельность колхозников, их гражданское, общественное самосознание, с первых книг находили в Тендрякове яростного, неуступчивого противника. Противника принципиального, потому что, по глубочайшему убеждению писателя, неоднократно им высказываемому, именно чувство хозяина родного колхоза, родной земли, именно развитое гражданское, общественное самосознание и есть то принципиально новое, что несет с собой в качестве фундамента духовных и нравственных ценностей социализм.

Партийная позиция писателя как раз и проявлялась в утверждении этого нравственного закона социализма, в той последовательности, непримиримости и мужестве, с которыми В. Тендряков выступал в своем творчестве против всего, что сковывало инициативу, самостоятельность, гражданское, хозяйское чувство тружеников, посягало на их рабочее и человеческое достоинство. В. Тендряков воочию показывал, что такого рода посягательства на социалистическое чувство хозяина, на гражданские права личности всегда приносят не только хозяйственный, но и серьезнейший нравственный ущерб. Об этом, в частности, повести «Ненастье», «Тугой узел», «Кончина». Об этом же в значительной степени и последние произведения писателя — очерк «Новый час древнего Самарканда», повесть «Три мешка сорной пшеницы».

Эта повесть и этот очерк по тональности стоят как бы на разных полюсах, с предельной резкостью обозначая как ту крайнюю точку отсчета, от которой пришлось двигаться и развиваться нашей деревне после войны, так и ту экономическую и нравственную вершину, которая взята передовыми земледельцами сейчас.

«Три мешка сорной пшеницы» — повесть трагедийная, близкая по духу романам о войне и послевоенных испытаниях в деревне — известной трилогии Ф. Абрамова, повести «Последний поклон» В. Астафьева. Это повесть о подвиге колхозного крестьянства в лютую пору войны, она исполнена глубочайшего уважения, боли и сочувствия к людям, выдержавшим испытание голодом, холодом и непосильным трудом и при этом сохранившим, как говорит в повести председатель сельсовета Кистерев, совесть живой. Потому-то они и отдавали весь выращенный в колхозе хлеб фронту.

Писатель рассказывает, что и в эту трудную пору люди, в первую очередь коммунисты, такие, как тот же Кистерев, секретарь райкома Бахтьяров, вернувшийся по ранению с фронта, совсем юный Тулупов, вели споры о жизни, о совести, о принципах, на которых строить грядущую, послевоенную жизнь, не желая принимать той выморочности, которую пытался навязать им уполномоченный по хлебозаготовкам Божеумов. Он не знал иных методов руководства, кроме угроз, окрика, запугивания людей, диктата и насилия над личностью тружеников и экономикой села, прикрытых разглагольствованием о мнимой государственной пользе.

Конфликт этот выписан в повести с большой художественной силой. За ним — все та же проблема, давно и страстно волнующая В. Тендрякова: преодоление в жизни всех скреп и пут, мешавших и мешающих еще проявлению и развитию в людях подлинно социалистических, одухотворенных и высоконравственных начал. Начал гражданственности.

Пути и методы пробуждения социально активной, гражданской, общественной личности, воспитание в людях, тружениках чувства социальной ответственности, высокоразвитого общественного самосознания — вопрос, к которому писатель обращается не только в прозе, но и в публицистике, благо здесь — простор для прямых размышлений и выводов. Этот вопрос — в центре его очерка «Новый час древнего Самарканда», опубликованного в 1975 году в журнале «Дружба народов». В. Тендряков поехал в древний Самарканд не ради экзотики, но ради того, чтобы на передовом, современном опыте организации труда хлопкоробов «еще раз пристальней вглядеться во взаимосвязь — человек и труд». И хоть разговоры там он ведет в первую очередь о хлопке, но — «хлопок хлопком, а в голову лезут извечные вопросы человеческого бытия».

Его интересует здесь именно то, что противопоставлял в качестве реальной основы духовных ценностей человеческой личности председатель колхоза Густерин «богоискателю» Рыльникову: как в этой области, в условиях сложнейшего современного производства, удалось наладить повсеместный, всенародный, по ленинским заветам, учет и контроль коллективного труда. Он видит в этом достижение не только экономическое, но — социальное и нравственное, достижение, выражающее суть человеческих отношений в условиях развитого социализма. «Если рядовой труженик сумеет освоить учет и контроль над своим производством в целом, — утверждает писатель, — значит, он перестанет смотреть на коллективный труд сквозь узкую щель рабочего места, охватит его целиком, поймет его нужды и возможности, то есть обретет хозяйскую сознательность. Свершится величайший в истории переворот». Переворот, крайне важный для экономики, но не менее важный и для нравственности. Ибо именно «хозяйская сознательность» и превращает труд в творчество, в «школу понимания человека человеком, уважения человека человеком». «Общая заинтересованность тружеников в деле» не только убивает равнодушие к жизни и труду, но еще и учит «