Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе - [43]

Срубил крепкую дубовую избу, выложил камнем погреб, на вольные хлеба завел корову, поставил во двор казенную лошадь, купил батарейный приемник, индюков расплодил...» Вот тебе и «город» или «научная среда».

Если уж и говорить о «городе» и «научной среде», то полезно вспомнить другой рассказ Носова — «Домой за матерью», о близком по духу Игнату, Васюкееве. «В новом касторовом пиджаке, нейлоновой сорочке и рыжих собачьих унтах он лежал навзничь, сцепив на животе толстопалые руки в синих крапинах подкожного угля». Таким, пьяным, грубым, отвратительным, рисует нам Носов этого Васюкеева, из Воркуты через Москву направляющегося в родную деревню на Орловщину, чтобы забрать свою мать, которая в голоде и холоде тяжких послевоенных лет, одна-одинешенька растила «четверых голопятых, вечно нестриженых Васюкеевых». Недоучившись, кое-как проходив по пять-шесть зим в школу, они, подрастая, покидали деревню и по вербовке разлетались кто куда. «Лишь младший Алешка дотерпел до десятого класса и по всем правилам поступил в Московский университет».

В свое время много споров в критике вызвал рассказ Е. Носова «Шуба» — о том, как колхозница Пелагея вместе с дочерью Дуняшкой ездила в город покупать пальто. Как застенчиво, с радостным трепетом примеряла Дуняшка обнову, а потом, не остывшие от возбуждения, мать и дочь еще долго толкались по разным отделам, пока не увидели «даму, примерявшую шубу... Она свисала с плеч волнистыми складками, рукава были широкие, с большими отворотами, а воротник разлегся от плеча до плеча». В рассказе переданы и потрясение Дуняши и Пелагеи красотой этой шубы, и их удивление непрактичностью дамы, на которой было еще «очень хорошее, совсем новое — и материал и лисий воротник» — пальто, и, наконец, их оторопь, когда муж этой дамы «расстегнул портфель и положил на кассовую тарелочку два кирпичика сотенных, перехваченных бумажной лентой».

Критик И. Ростовцева увидела в этом рассказе «торжество внешнего превосходства мещанина и неизбежное его отчуждение от народа» (Ростовцева. И. Современное в человеке. «Москва», 1969, № 11). Думается, что эта формулировка применительно к рассказу «Шуба» чрезмерно резкая — рассказ написан в совершенно иных, мягких, пластичных тонах. Если и проявляется такого рода «торжество», то разве в вопросе: «Вот мы с тобой и с обновками?»— улыбнулась дама, заметив Дуняшу, и ласково потрепала ее по щеке».

В рассказе «Домой за матерью» в принципе — та же «шуба», только вывернутая наизнанку. И уже не Дуняша, юная колхозница из курской деревни, но студент Московского университета Алеша Васюкеев с недоуменным удивлением наблюдает своего старшего брата, с чисто купеческим гонором раскидывающего заработанные в Воркуте деньги в столичных магазинах и ресторанах. Казалось бы, оба брата Васюкеевых оторвались от «земли», переместились, говоря словами В. Чалмаева, «в город или научную среду». Так почему же один из них не только остался прежним, внимательным к людям, щедрым душевно, но и поднялся до новых высот человеческой культуры, знаний, другой же сохранил и приумножил свое бескультурье, душевную и нравственную заскорузлость, хамство и животный, собственнический инстинкт? Нет, не соотношение «города» и «деревни», но какие-то иные, не по горизонталям, но по вертикалям, нравственные водоразделы жизни волнуют Е. Носова.

Это наблюдение ни в малой степени не отменяет того бесспорного факта, что Евгений Носов действительно отменно знает и любит деревню и ее людей. С чувством уважения он относится к истинным ценностям деревенской жизни и труда, к труженикам земли, таким, как Пелагея и Дуняша из рассказа «Шуба» или председатель сапрыковского колхоза Васюхин из рассказа «Объездчик», «душевный» человек, который «сгорел», налаживая жизнь в Сапрыковке, — «думал поскорее наладить дело, а выходит, одной-то жизни и не хватило». Эти ценности деревенской, колхозной, народной жизни, с точки зрения писателя, — вполне реальная и немалая нравственная сила.

О бережном отношении к духовным и нравственным ценностям сельщины, ее поэзии и красоте, ее трудовой нравственности — повесть «Шумит луговая овсяница», рассказы «За долами, за лесами», «И уплывают пароходы, и остаются берега», «В чистом поле за проселком», «Пятый день осенней выставки» и многое другое, написанное Носовым. Писателем созданы поэтические народные характеры — «соломенной» вдовы Анфиски, волшебницы и ворожеи, влюбленной в природу, и председателя колхоза коммуниста Чепурина, о котором Анфиса говорит: «вот и городской, а какой-то ты наш...» («Шумит луговая овсяница»); онежского крестьянина Савони с его неизбывной красотой и расположением к людям («И уплывают пароходы, и остаются берега»); деда Михайлы, бабки Евдокии, Верушки-сорожки с братцем Митькой, населяющих сказочный мир лесной вологодской деревни, «мир полузабытых сказок детства» (новелла «За долами, за лесами»).

Природа у Е. Носова, как и у В. Астафьева или В. Белова, помогает глубже постигать людей, живущих с ней в мире и согласии, ощутить всю природность, естественность их быта, и отсюда — чистоту жизни и нравственности. Так, старый Савоня в рассказе «И уплывают пароходы, и остаются берега», как и Иван Африканович в «Привычном деле» В. Белова, «не умел отделять себя от бытия земли и воды, дождей и лесов, туманов и солнца, не ставил себя около и не возвышал над, а жил в простом, естественном и нераздельном слиянии с этим миром». Мотив этот — причастности ко всему живому, слияния с естеством природы как основы цельности народной нравственности, чистоты, незамутненности человеческой души принадлежит не только Носову, он сегодня общий для многих писателей.