Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе - [25]

Сын прославленного Качалова В. Шверубович в воспоминаниях «Люди театра» рассказывает, как Константин Сергеевич Станиславский в одном из споров утверждал необходимость разграничения культуры и цивилизации. «Цивилизация в той форме, в какой она проникает в народ, особенно в России, несет с собой гибель истинной, глубоко народной культуры, — говорил он. — Она губит нравственность, уничтожает этические и эстетические критерии, издревле присущие народу. Он (Станиславский. — Ф. К.) утверждал, что от народного праздника масленицы или дня Ивана Купалы к Высокому Театру путь ближе и прямее, чем через фабричную или помещичью любительщину; от хоровода и игрищ «А мы просо сеяли, сеяли...» ближе к балету, чем от «кадрили»; от старой русской песни — к опере, чем от частушек... Народный костюм, такой разнообразный по губерниям и народностям, — прекрасен; «спинджаки», кофты и платья из дешевых ситцев — уродство...» Но вчитаемся внимательней в слова Станиславского. Ведь он имел в виду мещанскую цивилизацию, и в самом деле враждебную любой истинной культуре, причем в той ее форме, в какой она проникала в народ в дореволюционной России, то есть в том наносном, внешнем уродливом, что олицетворялось в «спинджаках», «кадрили» и опошляло народную жизнь.

Свободна ли современная деревня от губительного влияния такой вот мещанской «цивилизации», которая всегда была псевдокультурой, полукультурой? Конечно же, нет — те же рисованные лебеди, пошлые открытки или, напротив, уродливые следования очередной городской моде тому пример. Но это — особый разговор.

Мы ведем речь о другом — о высоком влиянии образованности, подлинной культуры, формирующей новые духовные потребности, иные представления о жизни, иной кругозор...

Какие могучие токи воздействия направлены сегодня извне на молодую, формирующуюся душу! Какая распахнутость, открытость ветрам жизни пришла на смену прежней замкнутости, герметической законсервированности деревни! Ведь еще недавно мир для деревенского мальчишки кончался околицей села.

Давайте вдумаемся, вникнем со всей серьезностью, что значит для психологии подрастающих в деревне поколений всеобщее восьмилетнее, а теперь и десятилетнее образование, воздействие массовых средств информации — газет, радио, кино и телевидения, влияние книги, которое вошло в быт... А разве так называемый технический прогресс, который В. Солоухин столь решительно отделил от духовной культуры, — сложные сельскохозяйственные машины, химия, электричество — уже сами по себе не обладают психологическим воздействием на человеческую душу?

А разве вся атмосфера нашего атомного, электронного века — именно благодаря могущественным средствам массовой информации — не ощутима в самых глухих уголках нашей Родины и обходит стороной сердца и умы людей?

Все эти разнородные и вместе с тем вполне цельные влияния — в деревне не в меньшей степени, чем в городе, — формируют (я имею в виду тенденцию) вполне современную личность, чьи запросы уже никак не удовлетворишь посиделками или хороводами, какая бы чарующая первозданная поэзия в них ни была заключена.

Трудно, невозможно представить, чтобы свадьба в современной деревне всерьез справлялась по старинному северному обряду — с песнями и причетами, с его торжественным, строго выверенным ритуалом, хотя обряд этот и в самом деле поэтичен и красив. Но это было бы противоестественно для участников торжества, это была бы постановка, а не жизнь. Когда несколько лет назад в Тарногском районе, в Кокшеньге, решили сыграть, пока не поздно, пока живы еще старушки-плакальщицы и причитальницы, настоящую свадьбу по всем правилам из глубины веков, из Новгородчины дошедшего старинного обряда, — это была, в отличие от яшинской, уже в полном смысле слова свадьба-спектакль. Добровольцев — подлинных жениха и невесты в районе не нашлось: их роли исполняли самодеятельные артисты. Зрители — и в числе их радио- и тележурналисты, писатели и газетчики — приехали на представление аж из далекой Вологды.

Молодежь с интересом смотрела свадьбу-спектакль, но перенимать ее сложнейшую режиссуру «с песнями, с интермедиями, с продуманной символикой» (цитирую В. Солоухина) не стремилась. Хотя, надо сказать, свадьбы на Вологодчине сейчас играют весело, с немалой выдумкой, с шутками, песнями и плясками, и веселых, шутливых, стихийно возникающих интермедий, так сказать, по мотивам старого обряда встречается немало. В ходу и балагур «дру́жка», и старинный обычай «полместа» — своеобразный денежный начет с участников торжества и многое другое, но — в шутку, а не всерьез. Живо только то, что отвечает эстетическому чувству молодежи, которое всегда современно, то есть соответствует своему времени, его опыту, его формам жизни, а в наш век, в условиях средств массовой информации, оно и едино, как никогда.

Я не хотел бы, чтобы читатель из моих размышлений сделал вывод, будто следует с пренебрежением относиться к старине. В свое время наше государство заплатило немалую цену за недостаток внимания к художественному, эстетическому наследию народной, крестьянской культуры прошлого. Достаточно сказать, что из семнадцати деревянных, без единого гвоздика, шатровых церквей XVI —XVII веков в той же Кокшеньге сохранилось две, — они охраняются законом как жемчужины древнерусской архитектуры. И древняя церковная архитектура, и древнерусская иконная живопись, и чудесная резьба по дереву, и старинные песни, былины, весь русский народный фольклор, творения подлинной народной культуры сохранили тайну воздействия на человеческую душу — они возвышают, облагораживают ее. Необходимо воспитывать в юных сердцах интерес, уважение, любовь ко всему лучшему в родной истории, к «преданьям старины глубокой», к трудовым народным традициям и обычаям, к народной русской красоте. Вне духа истории, вне традиций народной красоты и поэзии, вне атмосферы народного, демократического, революционного прошлого не воспитаешь человека будущего.