Самарская вольница - [190]

Никита сдержанно улыбнулся, вспомнив, как вытаращил на него глаза Максим Леонтьев, когда Федька Тюменев привел его в свою горницу и Никита шагнул ему навстречу. Закрестился даже, словно привидение кладбищенское перед глазами явилось… Потом долго расспрашивал, как ему удалось уцелеть, кизылбашской пулей сбитому под его лавкой в Реште?

— Жить тебе, Никита, сто лет! — радуясь, Максим обнял давнего знакомца. — Вспомнил, знать, обо мне? А зачем? Почему ты в обличье боярского ратника? Аль вступил в воеводское ополчение?

Выслушав напрямую высказанное Никитой, с какой целью они с Игнатом проникли в город, Максим Леонтьев пытливо посмотрел Никите в глаза. Видно было, что в душе изрядное смятение от узнанного, даже левое веко чуть прыгало, и он пытался успокоить нервный тик тем, что плотно зажмурил несколько раз свои глаза.

— Атамана Степана Тимофеевича я приемлю всем сердцем, други… Но в явную драку кидаться мне не с руки — годы не молодые, не обучен я ратному делу. Да к тому же у меня на шее дряхлые родители и шестеро ребятишек. Окромя моего скудного жалованья у рыбного откупщика, жить им нечем… Случись быть мне убитому альбо крепко пораненному, с голоду всем умереть…

Никита Кузнецов согласился с рассуждениями Максима, попросил оставить этот разговор в тайне. На такое предупреждение Леонтьев заверил, что не только сохранит секрет, но и берется по острогу расклеить атамановы письма на самых видных местах…

В том месте, где курносый десятник вытащил из кармана подсунутое письмо, тоже начался гомон. Туда стал продираться стрелецкий сотник, привлекая бранью и криком к себе излишнее внимание других стрельцов.

— Кричит, чтоб воровских подлазчиков имали! — усмехнулся старый дворовый дядька, приткнувшись к частоколу рядом с молодым поместным дворянином, одетым на сражение, как на праздник. — А сам что ж не имает? — и усмехнулся двусмысленно, почти спрятав в морщинах голубые и ясные глаза. — Неужто атаманов человек встанет на высь частокола и гаркнет всем: «Вота я! Волоките меня на дыбу преласковую!» Как же, разевай рот шире…

— Ты, Яшка, не кричи так по своей мужицкой глупости! — оборвал его безусый барин с ружьем и при сабле. — Сотник на государевой службе, ему и порядок среди стрельцов блюсти.

— А я что? — не унимался ворчливый старик. — Пущай себе блюдет, да зачем на стрельцов кулаками махать? Многие домахались на дальнем Понизовье…

Никита, добравшись по валу острога до угловой башни, где через небольшое расстояние начинался ров, вал, а на укрепленном кольями валу и высокие рубленые стены кремля с мощными из толстых бревен башнями по углам и в середине стен, нечаянно ткнулся в Максима Леонтьева. Прижавшись спинами к бревнам башни, остановились перекинуться словечком.

— А я уже всю стену пролез, что вдоль кремля, вас ищу, — негромко, с буднично-спокойным лицом начал рассказывать Максим, сам, присев на корточки, на коленях развязал узелок со снедью, будто только этим и озабочен. Никита и Игнат не заставили себя долго уговаривать, подсели поближе, чтобы подкрепиться, проголодавшись-таки за полдня, взяли по куску мяса и хлеба, принялись жевать. И одновременно слушали посадского да зорко поглядывали, нет ли где воеводских ярыжек.

— Тимошка Лосев в кремль сбегал воеводе своему показаться… да и послушать, коль что интересное объявится. Его туда-сюда пускают беспрепятственно, знают, что он денщик воеводы, по его слову бегает с приказами в острог к стрелецкому голове Гавриле Жукову. И теперь он у воеводы, должно, обедает…

— Что в остроге? Слышно про письма атамана? — тоже присев на корточки, почти в ухо Максиму спросил Игнат Говорухин. В темных глазах и на сухом лице ничего не распознать, кроме страсти поесть сытно — с таким аппетитом грыз мясо зубами.

Леонтьев, помяв пальцем крупную на щеке родинку, в хитрой ухмылке сморщил широкий нос, ответил:

— В пяти местах на рынке я наклеил листки… Едва открылись лавки, посадские пошли туда с кошелками, разглядели те листки. Стали спрашивать, что да как писано, выкликать чтеца, чтоб огласил смысл, — ну как от великого государя какой новый указ вышел? Не узнаешь — от воеводы потом не упасешься!

Никита приметил: два стрельца посунулись вдоль частокола к ним поближе, стараются разобрать вести, принесенные посадским из острога. Он неприметно двинул коленом в ногу Максима, привстал, громко поблагодарил за обед, перекрестился на купола церкви, стоявшей почти в центре острога, повернулся к любопытствующим стрельцам:

— Во, стрельцы, слыхали, что квартирный хозяин сказывает? Он своими глазами на торге видел… Надо же! И сюда пролезли!

— Да что там, в остроге? Всю ночь стоим здесь, не знаем, что дома делается! — полюбопытствовал уже в открытую один из стрельцов и, прежде чем вступить в разговор, еще раз глянул в поле — войска разошлись на роздых, ни та, ни другая сторона не решается первой кинуться в новую схватку. И сам вдруг, неожиданно для Никиты и Игната, объявил: — Вона, по стене уже слух прошел, будто воровского атамана люди в острог пробрались!

— Не токмо пробрались, — будто бы простодушно подтвердил Максим Леонтьев, сворачивая опустевший узелок и пряча его в карман. — Уже и прелестные письма по домам расклеили. Знать, учинится скоро и у нас такое же побитие бояр, которое в понизовых городах случилось! Охо-хо, братцы! Быть горю…