Салтыков-Щедрин - [4]

В этих ярах и предстояло Салтыкову долгих семь лет ползать. Самое удивительное, что ссылка его в Вятку, в чем заключается, наверное, главная и страшная ирония со стороны Николая Павловича, была бессрочной. Ведь он не сидел, ведь его не репрессировали, ведь ему можно было заниматься литературой – его просто туда выслали, и все его ежегодно подаваемые жалобы, все его несчастные и униженные мольбы о том, чтобы ему разрешили пусть не Петербург, пусть не Москву, но хотя бы что-нибудь поближе, – все это безусловно и немедленно заворачивалось. Вот здесь бюрократическая машина срабатывала очень быстро. Он мгновенно получал отрицательный ответ.

Семь лет продолжалась эта пытка. Семь лет с его двадцати двух до двадцати девяти провел он в уездных, губернских, русских местах. Насмотрелся на них. Прекрасно понимал всю меру идиотизма этой жизни. И надо сказать, что изобретенный им протагонист Щедрин, под каковым псевдонимом он всю жизнь с тех пор и писал, поняв, что под псевдонимом оно надежнее, этот самый персонаж из «Губернских очерков», занимается в книге главным образом одним – он ездит и плачет. То есть он плачет, разумеется, не буквально. Он ноет. Сохранились письма матушки, которая пишет: «Мишенька стал что-то не по-хорошему брюзглив». Если бы она представила себе ту реальность, в которой Мишенька находился, думаю, она бы простила его брюзжание.

И только в 1855-м, когда Николай Павлович освободил наконец от себя замороженную им страну: то ли отравился в результате Крымской войны, то ли простудился – но, в общем тогда, когда, как пишет Окуджава в «Путешествии дилетантов», пришел его черед сказать «Господи Боже мой» и когда он наконец приказал долго жить, к огромному облегчению мыслящей России, для Салтыкова-Щедрина забрезжил некоторый свет, забрезжила надежда. Очень скоро было пущено словцо «оттепель», которое придумал не Эренбург, а Федор Иванович Тютчев, и не в 1953-м году, а в 1855-м.

Случилась оттепель. Как видите, столетний цикл никуда не девается. И Салтыков-Щедрин был немедленно прощен и возвращен в литературу, и поощрен к литературным занятиям – и «Губернские очерки» немедленно были напечатаны. По правде сказать, это далеко не лучшие его сочинения. Как скучно было жить, пока он их писал, как скучно было их писать, так скучно и их читать. Для того чтобы понять вкус моря, выпивать его необязательно. Достаточно одного рассказа – любого – для того, чтобы понять, какова была тогдашняя губернская жизнь.

Вскоре после этого Салтыков-Щедрин задумывает главное свое произведение. Собственно, относительно главного произведения расходятся мнения. Кто-то, безусловно, назовет «Головлевых», кто-то – «Современную идиллию», которую многие, в том числе Ленин, считали лучшей панорамой русской жизни – всей, от деловой до светской, от крестьянской до чиновной. Но мы склонны думать, во всяком случае, я и большинство моих друзей-единомышленников, что все-таки его основное произведение – это «История одного города», книга очень странного жанра.

Получилось с ней вот как. Салтыков-Щедрин в 1857 году, познакомившись с Некрасовым и сильно не понравившись ему, тем не менее привлек его сердце тем, что вовремя сдавал обозрение, это для «Современника» была большая редкость. Как человек, проработавший некоторое время ответственным секретарем, могу вам сказать, что это и посейчас явление весьма экзотическое – человек, вовремя сдающий текст. В результате Салтыков-Щедрин был приглашен в «Современник» писать ежемесячные обозрения под названием «Наша современная жизнь». Он их писал вполне успешно. Ему надоела очень быстро наша современная жизнь. И он решил писать ее в некоем метафорическом виде.

Он выдумал город Глупов, стоящий на берегах реки Глуповицы, и принялся в пародийной форме изображать сначала Глупов дореформенный, а потом, после 1861 года, Глупов пореформенный. Эта метафора ему настолько понравилась, что постепенно, отвлекшись от основных своих занятий журнальных, он в течение полугода написал замечательный вот этот текст – «История одного города». Текст, который не имеет жанрового обозначения.

В замечательной работе киевского филолога Миши Назаренко «Мифопоэтика М. Е. Салтыкова-Щедрина» делается попытка рассмотреть это как эпос, как минипею такую, в бахтинской терминологии, ну, если угодно, как пародийный, сатирический эпос, восходящий, конечно, к фольклору, и в основе своей не такой уж юмористический, скорее серьезный, скорее гротескный.

Я рискнул бы сказать, что «История одного города» – это такая русская «Илиада» и «Одиссея» в одном флаконе, поскольку нацию вообще делают две эпических поэмы: поэма о войне и поэма о странствиях. И вот они у Щедрина сошлись в этом тексте. Удивительно вот что: как мы знаем, Дон Кихот Ламанчский, например, задумывался как пародийный герой. Великая книга получилась случайно. «Гаргантюа и Пантагрюэль» задумывалась как сатира. Я не говорю уже о том, что «Легенда об Уленшпигеле» задумывалась как веселое продолжение народных очерков, народных сказок об этом странном, вполне реальном персонаже. Я уже молчу о том, что и Гашек писал своего «Швейка» в полной убежденности, что он пишет роман-фельетон. Вообще, чем серьезней твои намерения, тем хуже у тебя, как правило, получается. Единственное исключение, наверное, составляет Лев Толстой, который захотел написать русскую «Илиаду» и написал ее. Бывают такие счастливые люди, у которых все получается.