Салтыков. Семи царей слуга - [2]

— У нас в кадетском корпусе все радовались, кричали «ур-ра», — заметил Иван.

— Что ваш корпус? Весь народ радовался, надоело людям под немцами быть.

— На Невском, сказывали, чернь, вопя «бей немчуру», начала иностранцев громить.

— И такое было, к сожалению.

— Теперь, наверно, иностранцев будут выгонять отовсюду.

— С чего это ты взял, Ваня? Не все ж такие, как Бирон там или Остерман. Вон Питер Ласси наш главнокомандующий на шведском театре войны, а генерал Джемс Кейт, под чьим командованием я участвовал в штурме и взятии крепости Вильманстранде. Отличные воины.

— Они немцы?

— Почему ты так решил? Ласси, кажется, из ирландцев, Кейт шотландец.

Графиня Прасковья Юрьевна правильно рассудила, впустив к мужу в кабинет сына. Юный кадет хотя и затрагивал самые болезненные места отцовской чести и самолюбия, но все равно как-то неумышленно, даже выводил его из мрачных, безысходных дум, своей наивностью и детской непосредственностью согревая сердце старому генералу.

Отец и сын проговорили до полуночи. Давно все поуснули в доме, даже затихла вдали где-то сторожевая колотушка. Видно, угрелся сторож в тулупчике своем, не справился со сном, задремал где-нито, притулившись в чьей-то подворотне.

Заметив, что сын стал поклевывать носом, Петр Семенович спросил:

— Тебе, наверно, спать пора, Ваня?

— Я есть хочу, — признался кадет.

— Ах ты боже ж мой, — поднялся из кресла граф. — Так идем в столовую, там найдем что-нибудь.

Заслышав из столовой позвякиванье посуды, явилась туда заспанная повариха:

— Все простыло уж. Дайте я разогрею хошь.

— Ступай, ступай, Евменовна, досыпай, — сказал граф. — Чай, мы не девы красные, солдаты, управимся и с холодными щами.

Воцарение дщери Петровой встряхнуло столицу. Даже вроде и ветры другие подули с моря. Гвардейцы, помогавшие ей, ходили в героях: «Наша взяла». Особенно шумны были в подпитии и однажды на Адмиралтейской площади придрались к разносчику, торговавшему пирогами и яйцами:

— Ты что ж, гад, тухлыми яйцами торгуешь? Думаешь, спьяну не разберем?

— Да я рази нарочи? Да кабы знал, — оправдывался тот.

Один особенно горячий съездил разносчику по морде, другой вывалил у него из корзины пироги с яйцами, начали бить беднягу.

Однако кто-то из солдат вступился за него:

— Вы что ж, нехристи, хлеб роняете.

Начали с разносчика, сцепились между собой.

В бильярдной Берлара, соседствовавшей с Адмиралтейской площадью, армейские офицеры гоняли шары, и, как нарочно, все были иностранцами. Туда влетел избитый разносчик:

— Там ваши солдаты дерутся.

Капитан Браун, державший кий и готовившийся бить по шару, взглянул на свободных офицеров:

— Миллер, Зитман, уймите их.

Те направились к выходу, за ними вышли фон Розе и Гейкин.

— Прекратить! — гаркнул Миллер хорошо поставленным на команду голосом.

— Эт-та без-зобразие, — вторил ему Зитман.

Однако драгуны, хряпая друг друга по мусалам, и не подумали остановиться. Возмущенный Миллер подскочил к дерущимся:

— Я что командоваль? — фистулой взвизгнул он. — Хальт!

Тут кто-то из гвардейцев взял его за плечо, посоветовал:

— Не суйся, ваш бродь, уйди от греха.

— Молшать! — заорал Миллер и неожиданно дал «советчику» оплеуху.

— Ах ты, шведская морда! — возмутился гвардеец.

И в следующее мгновение Миллер отлетел прямо на руки фон Розе и Гейкину.

— Братцы, бей немецких собак!

Клич этот, словно искра, брошенная в порох, взорвал всю площадь. Теперь гвардейцы-семеновцы насыпались на офицеров.

Миллер, только что вышедший из билльярдной на резвых ножках, воротился туда на карачках, едва ворочая разбитыми губами.

— Господа-а… дизе альпадрук[5], — бормотал он, сплевывая кровь.

Но кошмар только начинался. Отступая перед превосходящими силами, запятились назад в бильярдную вслед за Миллером фон Розе с Гейкиным и бледный как полотно Зитман.

Однако опьяневшим и разогревшимся в драке солдатам этого показалось мало.

— Вы, шведские свиньи, здесь у нас не отсидитесь. Бей их, ребята! В кровину мать!

Видя, как солдаты стали ломать стулья, вооружаясь чем попадя, капитан Браун, отбросив кий, выхватил шпагу, за ним последовал его заместитель Кампф и флигель-адъютант Согро.

— Назад, канальи! Вон отсюда! — вскричал грозно Браун, размахивая шпагой.

Но вид вооруженных офицеров не испугал, а, более того, раззадорил гвардейцев:

— Ах, вы еще грозиться, сучьи потрохи. Ребята, повесить их! Хватай!

Хозяин бильярдной Берлар, почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, успел крикнуть офицерам: «Отходите на чердак!» А сам, ухватив за рукав штаб-лекаря Фусади, нырнул в чуланчик.

Отступая на чердак и отмахиваясь шпагой, капитан Браун порезал кому-то из солдат руку, это ожесточило гвардейцев еще больше.

— Ну все, суки, мы уходим вас всех, молитесь Богу вашему. Бей их, православные!

Расходились «православные» не на шутку, а тут еще подначивали их сбежавшиеся зеваки:

— Верно, ребята, хватит! Натерпелись. Круши шведа!

Почему поминались чаще всех «проклятые шведы»? А потому, что ныне воевала Россия со Швецией, которая решила возвратить себе все завоеванное Петром Великим и отошедшее к России навечно согласно Ништадтскому миру. Поэтому ныне любой иностранец почитался шведом, врагом стало.