Саломи - [23]
Поздно встали Дадоловы. Солнце уже было высоко над горами.
Мясо, съеденное без соли и без хлеба, не пошло впрок: все выглядели больными.
Невестка пристально посмотрела в угол, вскочила Гати, закричала:
— Кошка! Ах мерзкая! Она в углу напачкала!
Кошка выскочила в дверь.
Гати осмотрела угол.
— Посмотрите, ее вырвало мясом!
Тут усомнился мужчина:
— Не попробовала ли кошка волшебного мяса?! — Он обратился к сестрам: — Девушки, когда дверь закрывали, не осталась ли внутри кошка?
Вспомнила невестка:
— Когда мы вчера входили, я вошла последней, и как будто кошка шмыгнула из дому.
— Неужели это кошка сбросила мясо на пол?..
Все молчали.
Вдруг в комнате стало светло: открылась дверь.
— Вот ваш мешок, — крикнул с порога соседский мальчик. — Вчера я забыл принести.
Мешок упал на пол, дверь закрылась.
Вероятно, если бы гром ударил в дом, не так были бы поражены Дадоловы, как теперь.
— Какое гибельное забвенье напало на всех! Как мы не вспомнили, что одна вещь осталась не дома!
Первым пришел в себя мужчина.
— Растяпы! — сердито вскричал Сымси. — Хорошо скроила вам счастье Биганон, а вы сшили все наизнанку. Так радуйтесь теперь на своих мужей и на моих детей!
Тяжело ступая, вышел Сымси из дому, но тотчас вернулся обратно и с порога сказал:
— А голову и ноги козленка собака выкопала, наелась и спит среди костей у забора.
Женщины молчали. Каждая про себя думала о новой ворожбе.
Надо прясть, ткать, вязать, надо готовить деньги и сукно на подарок знахарке.
НЕ ОЖИДАЛИ
Шел проливной дождь, и крытый фаэтон вплотную подъехал к дверям ресторана Вано. Из фаэтона ловко выпрыгнул мужчина лет тридцати, с бритой бородой и лихо закрученными усами.
На голове у него была шапка из черного сукна, а стройную фигуру тесно облегало потертое пальто.
Выскочив из фаэтона, он огляделся по сторонам, досадливо повел плечами и, протянув руку, сказал:
— Ну, Леуан, вылезай! Здесь совсем сухо!
— Убери лапу! Разве я старик, чтоб меня поддерживать? — послышалось из фаэтона, и оттуда неуклюже вылез здоровенный мужчина с выпиравшим, точно подушка, брюхом.
Белый бешмет, черная щегольская черкеска на его широченной талии были туго перетянуты пояском.
На ногах блестели новехонькие шевровые сапоги, а на голове красовалась огромная баранья папаха.
Рыжие жиденькие усы, рыжеватая, клинышком подстриженная бородка совсем не шли к его круглой багрово-красной физиономии.
Кто на него посмотрит, тот обязательно скажет: «Да, уж этот толстяк ни в чем себе не отказывает! Этот умеет брать от жизни большущие лакомые куски!..»
Последним вышел из фаэтона некто, внешне прямо противоположный Леуану. Весь он, казалось, состоял только из кожи да костей.
На его плечах тускло серебрились чиновничьи погончики, а на фуражке — кокарда; небольшие черненькие усики торчали, словно щетина, во все стороны…
Двери ресторана широко распахнулись, и хозяин, низко поклонившись, пригласил:
— Пожалуйста, пожалуйста, заходите! Здравствуйте, здравствуйте, князь Леуан.
Леуан давно знаком с владельцем ресторана.
Не удостаивая хозяина взглядом, он небрежно сунул ему руку и спросил:
— Большой кабинет свободен?
К Леуану, изогнувшись в три погибели, с белыми салфетками через руку почтительно приблизились официанты.
Казалось, появление князя потрясло их до глубины души.
Хозяин продолжал угодливо кланяться.
— Ваш кабинет свободен! Милости просим, заходите! — наперебой говорили почетному гостю.
Пошли.
Впереди всех метрдотель. Он шел каким-то особенным шагом, словно возглавляя торжественное шествие.
За ним величественно следовал князь Леуан, выставив вперед свое необъятное чрево.
Немного поодаль — оба его спутника.
А замыкал процессию, сладенько улыбаясь, Вано — владелец ресторана.
Прошло более года с того дня, как умер отец Леуана — старый князь Иосеб Амилатори.
Это был образованный для своего времени человек, всю свою жизнь прослуживший в царской армии.
Все свое богатство, все земли князь Иосеб завещал единственному сыну и наследнику — Леуану…
Очень огорчало Иосеба, что его Леуан — недоучка.
Он пристраивал непутевого сына то в одну, то в другую гимназию. Тупой парень нигде не успевал.
Взятки, щедрые подарки тоже не помогли — дальше второго класса Леуан так и не продвинулся.
Зато он пристрастился к безделью, обжорству, распутству, да и приятелей подобрал по своему образу и подобию.
Попытался было Иосеб взяться за сына построже, надеясь, что, может быть, удастся его наконец направить на путь истинный, но и из этого ничего не вышло.
Махнул он тогда на Леуана рукой и сказал друзьям:
— Пусть он живет таким, каким уродился на свет божий! Деды и прадеды наши тоже никакого образования не имели, а дела совершали дай бог каждому!
С тех пор Леуан был предоставлен самому себе.
И куда бы он ни поехал — будь то Тифлис или Кутаис, — повсюду он знал только одно: обжорство, пьянство, разгул.
И вот уже больше года он сам распоряжается несметными богатствами покойного отца.
Начиная с предгорий Чшана и до станций Ксана и Каспи, все земли, арендованные крестьянами восемнадцати осетинских селений, принадлежали одному Леуану.
Арендную плату с крестьян Леуан брал всем, чем придется: и деньгами, и хлебом, и маслом, и сыром, и медом. Молодой землевладелец ничем не пренебрегал.
