Салка Валка - [34]

Стейнтор препроводил в рот кусок прессованного табака, которым он завершил вечернюю трапезу, и презрительно посмотрел на слугу господнего.

— Да нам, собственно, не о чем говорить, — ответил он. — Ты крестил меня, конфирмовал, но пока что это мало принесло мне пользы. Теперь тебе до меня но добраться, пока я не протяну ноги.

Сигурлина молча поднялась. Ее, видимо, не удивил этот разговор. Она открыла дверь, ведущую в спальню. Стейнтор угрюмо поднялся и последовал туда за пастором. Сигурлина закрыла за ними дверь.

Вскоре мужчины вернулись. Пастор тут же попрощался и ушел. Стейнтор был угрюм. Он молча стоял и ждал, пока за пастором закроется дверь. Сигурлина, как бы ища защиты, уселась за прялку и принялась сучить грубую серую шерсть. На щеках у нее пылали красные пятна. Она не отваживалась поднять глаза. Наконец Стейнтор оглянулся осторожно, как человек, находящийся в клетке со львом, и злобно посмотрел на Сигурлину.

— Так это ты натравила на меня это чучело? Похоже на вас, женщин.

Сигурлина не проронила ни звука. Нитка трепетала между ее опухшими, дрожащими пальцами. Стейнтор приблизился к ней и с нарастающим гневом в голосе сказал:

— Разве это не мой берег?

Женщина молчала.

— Разве я не объехал весь мир, когда мне этого хотелось?

Молчание.

— Отвечай мне, да или нет? Объехал я весь свет или не объехал?

— Да, — произнесла женщина дрожащим голосом.

— Отвечай: да или нет? Я человек, который принадлежит сам себе и ни от кого не зависит. Объехал ли я весь свет от южного океана до западного побережья или я отсыпался здесь, в Осейри у Аксларфьорда? Отвечай мне, да или нет?

На этот раз женщина только вздохнула.

— А раз я таков, каков я есть, то для меня не существует никаких законов. Я сам устанавливаю себе законы. Я сам себе спаситель, я сам свое спасение. Пытаться поймать меня в сети евангельской болтовней — это все равно что пытаться заковать в цепи морские волны, понятно тебе это?

И Стейнтор, размахивая кулаками перед лицом женщины, испустил рев, эхом отозвавшийся во всем доме. Женщина выронила из рук веретено, нитка оборвалась, и она в ужасе прижала руки к груди. Стейнтор бросился к двери. Старая Стейнун схватила его за руку, пытаясь утихомирить. Но Сигурлина уже пришла в себя, она поднялась со стула и обратилась к Стейнтору.

— Я знаю, что вчера вечером на выгоне ты заставлял моего ребенка принять от тебя деньги.

Как ни странно, но это обстоятельство волновало ее больше всего. Она продолжала:

— С другой стороны, соблазняя мою Сальвор, моего единственного ребенка, которому я обязана жизнью, ты обманывал меня. Готов ли ты держать ответ перед нами обеими за все, что ты сделал?

— Да! — прокричал в ярости Стейнтор. — Да! — и, шагнув вперед, топнул ногой.

— Вот как? Что ж, хорошо. Я спрашивала пастора, что бывает человеку, если он соблазняет подарками подростков в возрасте Салки. Тебя ждет ни больше ни меньше как тюрьма. Теперь я тебя раскусила. Ты целую зиму преследовал девочку, всеми способами старался соблазнить ее. Не думай, не такая уж я глупая, как тебе кажется. Но я пошла к пастору не поэтому, истинная причина тебе известна. Лучше я скажу об этом сейчас, пусть все знают — и старики, и Сальвор. К тому же этого долго не утаишь, скоро об этом заговорят все в поселке. Так слушайте; у меня будет от него ребенок, я уже на четвертом месяце.

— Ребенок, от меня? Чем ты это докажешь? Ты перед всем честным народом недавно говорила, что путалась с каким-то типом там, на Севере, как раз перед приездом сюда.

— Время и бог докажут, кто отец ребенка.

— Глупые вы мои, как же могло быть иначе? — вмешалась старая Стейнун. — Разве я не предупреждала вас зимой, когда вам непременно хотелось спать в одной комнате. Я же вам говорила, глупцы. А теперь прекратите наконец свою игру в прятки и соединитесь по христианскому обычаю. Вы такая хорошая пара!

Уговоры старой Стейнун были напрасны. Стейнтор пригрозил напиться до смерти и с бранью и руганью покинул дом, громко хлопнув дверью.

— Тьфу ты, да разве бедняки когда-нибудь ведут себя, как люди? — проворчал старый Эйольфур и, встав из-за кухонного стола, поплелся в свою комнату.

Позже вечером, после того как подоили корову и старики улеглись спать, Сигурлина, подавленная и угнетенная как никогда раньше, позвала дочь и, не подымая глаз, заговорила с ней:

— Сальвор, ты не могла бы сегодня лечь со мной?

— Зачем? — спросила Салка Валка.

— Он может вернуться злой, я боюсь остаться одна. Я молю господа, чтобы ничего не случилось, но все же я не хотела бы оставаться одна.

— Что-то ты не просила меня спать вместе, когда грозилась выпороть меня, — сказала девочка.

Женщина посмотрела на свою дочь. Она ничего не ответила, слезы катились у нее из глаз, ей было так тяжело!

Они разделись и легли, не глядя друг на друга и не разговаривая. И вышло так, что мать не попросила дочь присоединиться к ее молитве, как делала это прежде, даже тогда, когда ее вера была слабее, чем сейчас. Может быть, она ждала, что девочка сама опустится на колени. Но Салка утратила страх перед богом — наверное, потому, что она ела слишком много рыбы, только что выловленной из моря. Она испытывала теперь страх разве только в тех случаях, когда ей приходилось слушать крикливые причитания Тоды-Колоды. Лежа в постели, она смотрела, как мать снимает с себя одежду. Затем эта забитая женщина в заплатанном белье опустилась на колени в полной уверенности, что стоит перед самим распятым Христом; она принялась читать новые и старые псалмы, духовные песни, красивые молитвы и закончила длинным обращением к господу богу от своего собственного, имени, в котором Иисус Христос, Стейнтор Стейнссон и святой дух смешивались самым противоестественным образом. Затем мать легла в постель и натянула на себя перину, дрожа от холода, но спокойная и умиротворенная, так как бог во время молитвы влил в ее душу бальзам и придал ей силы. С именем Христа она пожелала Салке Валке спокойной ночи и убавила свет, оставив совсем маленький огонек, какой оставляет дева, ожидая своего возлюбленного. Вскоре девочка уснула. Ночь опустила свою ласковую руку на сердца всех рабов божьих в этом поселке.