Салка Валка - [33]

Вся трагичность положения заключалась в том, что он обращался к ошеломленному ребенку, никогда даже в мыслях не представлявшему себя взрослой женщиной. Девочка была охвачена ужасом, она позабыла даже про ненависть. У нее так сильно билось сердце, что она слышала, как его удары эхом отдаются в горах, она побледнела, колени дрожали, казалось, ноги вот-вот откажутся ей служить. Но только несколько мгновений девочка стояла перед ним, дрожащая, с глазами, полными страха и ужаса. Через секунду она уже со всех ног мчалась к дому.

Может быть, она спешила к матери, чтобы на ее груди выплакать свой страх, как это делают испугавшиеся дети?

Нет, она не побежала в дом. Обогнув его, она влетела в хлев, захлопнула за собой дверь да еще намотала шнурок на гвоздь. Корова и девочка не были задушевными друзьями, они не привыкли поддерживать друг друга в беде. Поэтому Салка осторожно обошла корову и, добравшись до сена, бросилась на него. Должно быть, она пролежала здесь очень долго. Мало-помалу к ней вновь возвратились силы, сердце перестало колотиться. Девочка раскрыла вспотевшую руку и с удивлением уставилась на монеты. Вероятно, на какой-то миг она даже думала, что это сон, — до сегодняшнего дня ей не приходилось наяву держать такие деньги. Кто-то постучался в дверь хлева. Это была мать, она попросила впустить ее.

— Ты что здесь делаешь, Сальвор?

— Ничего, — ответила девочка.

— Что хотел от тебя Стейнтор? Я видела вас из окна, он что-то дал тебе.

— Он дал мне две монетки, — ответила девочка неуверенно, краснея и смущаясь, будто ее застали на месте преступления. Она почувствовала, что, приняв эти деньги, она стала соперницей матери.

— Как тебе не стыдно, негодница, принимать деньги от мужчины! И от кого? От жениха твоей матери! Постыдилась бы. А ну, давай их сейчас же!

В эту минуту Салка Валка уже не питала ненависти к Стейнтору, нет, она ненавидела эту толстую женщину с гнилыми зубами, которая видела в ней, еще подростке, только свою соперницу и пускала в ход материнскую власть, чтобы унизить и оскорбить ее.

— Это мои деньги.

— Неправда, ты не имеешь права на них. Мужчина может легко угодить в исправительный дом, если он склоняет девочек брать от него деньги. Отдай сейчас же деньги, а не то я тебе задам взбучку.

— Ни за что! — закричала девочка. — Только попробуй подойди ко мне.

Мгновение женщина в гневе смотрела на свою дочь. Каждый мускул на лице дрожал от злобы, но потом черты лица обмякли и две большие слезы скатились по щекам. Женщина разразилась судорожными рыданиями. Она обратилась с пылкой мольбой к Иисусу. Девочка убежала.

На следующий день вечером, когда все семейство находилось в сборе за столом, за дверью послышались чей-то кашель, пыхтенье, вздохи, словно приближалась целая пароходная команда. Оказалось, это был всего-навсего пастор. Он вошел в кухню в длинном пальто, с шерстяным шарфом на шее, почтительно поздоровался со всеми. Голос его, казалось, шел из какой-то пустоты в голове. Никто так, как он, не умел показать, какая ответственность возложена па его плечи — шуточное ли дело около сорока лет заботиться о спасении душ в таком жалком приходе, да еще вдобавок присматривать за северной частью Баркарфьорда, пробираясь туда через горы и глухие ущелья.

— Э-э-э, — протянул он.

Старая Стейнун поспешила пригласить благословенного слугу господа бога в комнату, где вязали сети, чтобы усадить почтенного гостя в единственное приличное кресло в доме, принадлежащее старику Эйольфуру.

— Сердечно благодарю, сердечно благодарю, дорогая Стейнун. Но у нас, служителей бога, нет времени рассиживаться. О, дорогой Эйольфур, добрый вечер. Могу я предложить тебе понюшку табаку в благословенной темноте, посланной тебе господом нашим? Да… О чем же я хотел поговорить? А, вот и старина Стейнтор. Прошел уж целый век с тех пор, как ты ходил в школу, — счастливая пора! Я не хочу сказать, что ты всегда был прилежен. Ты мог бы успевать лучше, у вас в роду все способные и преданные своему краю. Твой прадед Эйольфур из Стурадаля без труда подымал двухсотлитровую бочку, когда ему было шесть десятков, и сочинял саги в стихах. Вот так-то. В ту пору на земле жили крепкие и верующие в бога мужчины. Как говорит апостол, э-э-э… Ну, перейдем к другому. Да, Сигурлина Йоунсдоттир. Как я уже говорил вам, я плохо знаю родословные жителей Севера. О чем это вы, бишь, говорили вчера, когда заглянули ко мне? Армия спасения? Да, это одна из тех сект, о которых говорил апостол: посмотрите, они щекочут уши глупцов человеческими мыслями и выдумками. Наша церковь, как говорил я вам, самая святая, епископ Йоун Видалин называет ее своей возлюбленной невестой, а Хадльгримур Пьетурссон где-то говорил о ней следующее: «Жертвую своему родному и чистому языку от всяких источников ясных и чистых». Э-э-э, как говорит апостол: они набрасываются на тебя, как волки. Наша евангелистская лютеранская церковь — это церковь, которой мы обязаны быть верны при жизни и после смерти, и когда мы обращаемся с молитвой к богу, то не к чему играть на мандолинах и бить в барабаны. Да. Я знаю, мои слова западут вам в сердце, и вы, оставшись одни, задумаетесь над ними. Что же я собирался сказать, Стейнтор, друг мой? Да, вспомнил. Могли бы мы поговорить с тобой с глазу на глаз?