Саладин, благородный герой ислама - [58]

Чернь набросилась на пойманного Андроника Комнина, схватила и привязала к столбу во дворе его дворца. Ему выкололи глаз, отрезали руку, а потом раздели и усадили голым на осла, головой к хвосту животного. В таком виде низложенного народом басилевса провезли по всей Византии. В него бросали камнями, отбросами, поливали кипящим маслом. Наконец, уже умирающий, он был подвешен за ноги и отдан женщинам, одержимым дьяволом. Они отрезали ему гениталии и разорвали его тело зубами. «В бешенстве, — читаем мы в старинной хронике, — эти нищенки сожрали тело несчастного государя, они передрались друг с другом из-за каждого куска и раздробили кости умирающего. Ничто не может выразить наше отвращение к подобным ужасам». Эти события происходили в 1185 году.

Исаак Ангел был императором Византии только два года, когда у границ византийской империи появились сто тысяч вооруженных германцев и добровольцев Фридриха Барбароссы, которые только что пересекли Европу с севера на юг и мечтали лишь о битвах в богатейших сарацинских землях. В это же время посланники Саладина пришли к нему во дворец, чтобы предложить от имени ислама договор о вечной дружбе. Исаак Ангел не колебался: он решил заключить союз с Саладином и защитить свою империю, опасаясь войск Фридриха Барбароссы, которые по мере приближения к Малой Азии становились все более и более неуправляемыми. По договору, подписанному им с победителем Иерусалима, он обязывался уступить мусульманам одну их главных византийских церквей, чтобы она была переделана в мечеть, и пообещал преследовать арьергард Фридриха Барбароссы, превращать при каждом удобном случае дороги в разбойничьи вертепы и вести долгие переговоры, прежде чем продать ему бобы и сало. Разумеется, он был хорошим политиком и не действовал открыто: его помощь должна была быть тайной, по крайней мере до тех пор, пока германская армия не исчезнет за армянскими горами. Было даже желательно, чтобы Исаак Ангел напустил туману и доброжелательно принял этого Фридриха Барбароссу, который собирался по-дружески расположиться лагерем под стенами Византии. Саладин не видел ничего плохого в том, чтобы приличия были соблюдены, и, желая показать, что его дружба не притворство, он предусмотрел в договоре, что Гроб Господень будет доверен греческим священникам, и разрешил византийцам свободно передвигаться по Святой Земле. «Такое условие, — считал Рене Груссе, — удовлетворяло извечные притязания византийской дипломатии и в то же время оправдывало в глазах православных союз с государем неверных». Когда обе стороны подписали эти статьи, Саладин отправил в Константинополь официальное посольство, состоявшее из эмира, муэдзина, кади и нескольких правоведов. Вместе с ними он отослал, помимо положенных подарков, кафедру и экземпляр великолепно украшенного Корана. День прибытия этого посольства в Византию был отпразднован всем исламским миром, точно так же как когда-то был отпразднован день взятия Иерусалима. Обосновавшиеся в городе мусульманские лавочники выстроились на 6epeiy Босфора вслед за чиновниками басилевса, чтобы встретить и сопроводить под звуки музыки и радостные возгласы необычное посольство Саладина и его свиту, длинный караван, груженный сказочными богатствами. И пока эмиры, разодетые, подобно халифам, наблюдали, как перед ними распахиваются золотые ворота дворца императора Востока, и пока играли фанфары и звонили византийские колокола, барон Виссембах, посланный Фридрихом Барбароссой просить свободного прохода для своих войск через Византийскую империю, скакал во весь опор и неожиданно появился в Константинополе прямо посреди пиров и раздач даров. Увиденное должно было открыть ему глаза.

Арабские историки, такие как Баха ад-Дин, записи которого не вызывают сомнений, настаивали на возрастающей дружбе, которая должна была связать Саладина и Исаака Ангела. Однако 11 мая 1189 года очарованные Востоком сто тысяч германцев покинули Регенсбург, чтобы пережить самую печальную авантюру в истории своей страны. Англичане, французы, итальянцы садились на многочисленные суда, и изо всех средиземноморских портов флоты приготовились плыть к Святой Земле. Между европейскими государствами и торжествующим исламом началась беспощадная борьба, многочисленные перипетии которой мы и проследим.

Глава XIX Рено Сидонский и Саладин

Между южным пределом Ливана и Галилейским плато, в горах, возвышающихся над долиной Литани, крестоносцы построили цепь крепостей, которые защищали друг друга, угрожали территории атабега Дамаска и контролировали подход к прибрежным дорогам, ведущим в Тир и Сидон. Самой главной и самой неприступной из этих крепостей была крепость Бофор, которую арабские историки называют Шакиф Арнум. Рено Сидонский заперся в ней в ожидании лучших дней после падения Иерусалима. Построенный в шестистах семидесяти метрах над уровнем моря на отвесной скале, замок Бофор мог противостоять лучшим мусульманским «альпинистам» столько времени, на сколько хватило бы воды в его колодцах. Однако видя кругом падение стольких неприступных крепостей, Рено Сидонский посчитал для себя лучшим обхитрить врага и не вступать с ним в битву. Тем не менее летом 1189 года Саладин привел к подножию замка Бофор многочисленные войска, приказав одну за другой занять каждую тропу, ведущую к его потерне (потайной ход). До того, как крепость была полностью окружена, Рено Сидонский добился встречи с «самым великодушным, самым лояльным и самым эрудированным противником христиан». Саладин принял графа с почтением, которое должно оказывать настоящим аристократам, честным сердцем и мыслями, он усадил его за свой стол, и во время трапезы они обменялись вежливыми словами в адрес друг друга и теми пышными восточными любезностями, которые имеют иногда сладость стручкового перца. Рено был знаком с тонкостями арабского языка, с его возможностями создавать красочные образы, и он без труда завладел умом Саладина, всегда восприимчивого к речам людей благородного происхождения. Его секретарь Баха ад-Дин, присутствовавший при этом разговоре, утверждает, что между жирной маслиной с ливанского побережья и сладким пирогом с дамасскими фисташками речь шла только о достоинствах поэтов всех национальностей и о послеобеденных молитвах, которые объединяют мусульманскую и христианскую религии. Хороший выбор темы разговора под камнеметами замка Бофор и в присутствии опоясанных кинжалами мамлюков… На Востоке редко удавалось встретить христианина, способного свободно объясняться на сирийском диалекте арабского языка, и султан был восхищен познаниями своего гостя, который, говорил он, сумел привлечь ученого мусульманина к своему двору, чтобы при первом желании иметь возможность обучаться основам религии Мухаммада… Будучи очень набожным, султан обожал теологические диспуты, особенно когда они носили отпечаток галантности. Впервые он имел удовольствие видеть перед собой в качестве оппонента эрудированного христианина, «манеры которого были необычайно изысканы», — пишет Баха ад-Дин. Неожиданно хитроумный граф Сидонский, ободряемый произведенным им благоприятным впечатлением, бросился к ногам Саладина, назвал его своим господином и заявил, что после всех тех услуг, которые он сумел оказать франкам, он чувствует только разочарование и что он поклялся отказаться от дела этих неблагодарных людей и варваров. После чего он попросил Саладина, чтобы тот подыскал ему какое-нибудь уединенное убежище в замке в окрестностях Дамаска, где он смог бы спокойно окончить свои дни вместе со своей семьей и продолжить дорогое его сердцу изучение Корана. С этим условием он обязался сдать ему крепость Бофор. Также он попросил, чтобы ему дали время привезти его семью, находящуюся в Тире, которой христиане могли бы отомстить, узнав, что он обратился к Саладину с просьбой дать ему пристанище. Не заподозрив обмана, курд согласился обменять величественную крепость Бофор на небольшой дамасский замок с внутренними двориками. Чтобы закрепить дружбу между людьми в долине и людьми сверху, наш хитрец Рено очень часто спускался навестить Саладина. И всегда предметом их беседы становился Коран… Рено не знал, как ему выразить радость, которую он испытывает при мысли, что вскоре он будет жить со своими единоверцами под чарующим небом Дамаска, и пока Саладин, считавший себя самым умным, обещал ему все, чего бы он ни попросил, Рено тайно приказывал своим людям работать, чтобы усилить укрепления Бофора. Однако мусульмане наконец поняли, что их водят за нос, и что со всей этой взаимной учтивостью они потеряли слишком много времени. Саладин велел более внимательно наблюдать за крепостью, но несмотря на свою злопамятность, он не захотел нарушать законы гостеприимства. Он мог бы приказать задержать и повесить Рено Сидонского, который, веря в то, что его планы не будут разгаданы, часто приходил в лагерь неверных с улыбкой на устах. Непослушавшись совета своих эмиров, Саладин запретил задерживать своего гостя. Он скрывал свой гнев и каждый раз был все более и более любезным. Тем не менее день, назначенный для сдачи Бофора, приближался. Незадолго до этого срока Рено, как обычно спустившийся поболтать со своим другом на благочестивые темы, нашел, что последний обнаруживал некоторое волнение. Эмиры шептались вокруг него. Он поспешил сократить беседу и был очень удивлен тем, что его отпустили к себе. Поразмыслив, он решил, что его подозрения не имеют оснований, и в день, назначенный для капитуляции, явился с извинениями, заявив, что не может сдать крепость немедленно, ибо его семья еще не покинула Тир, дороги небезопасны и он вынужден послать ей навстречу нескольких вооруженных слуг, чтобы защитить ее в пути. Он попросил новой отсрочки на девять месяцев. Саладин рассердился. Он потребовал от Рено выполнения своих обязательств. Понимая, что ситуация ухудшается, хозяин Бофора попросил разрешения уйти, чтобы приказать открыть ворота крепости. Султан, не желавший на этот раз позволить ему укрыться в цитадели и еще раз обмануть его, велел проводить Рено до подъемного моста. Но достигнув его, после короткой беседы с офицером гарнизона, вышедшим ему навстречу, и зная, какая судьба ему уготована, этот благочестивый христианин приказал поднять подъемный мост и прокричал своим людям, чтобы они сопротивлялись до последней капли крови. Он защитил их ценой собственного пленения, пообещав, что вскоре они получат помощь с побережья. Он призвал их продолжить беспощадную борьбу. Приведенный обратно к Саладину, Рено Сидонский был закован в цепи и отправлен пешком в Дамаск под гиканье мусульман. Саладин был в ярости. По глупости он оставался бездеятельным возле скалы в течение трех месяцев, в надежде, что завладеет франкским замком, не потеряв ни единого воина, и пока он обсуждал с Рено, чей рай лучше — Мухаммада или христианского Бога, Гй де Лузиньян во главе семитысячного войска вновь появился на политической арене.