Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [73]

Мы ночевали в оставшихся после нашего проезда в Канем зерибах, 7 января добрались до Баруа, вышли западнее Биллы Ганна (по ту сторону от которой мы заметили редкие пальмы боссо) к Кома-дугу-Йобе и в полдень следующего дня разбили лагерь на ее южном берегу, поблизости от Бери, восточнее Йоа Курра. Здесь я второпях купил немного зерна для лошади и выехал в Куку, ибо чем ближе я был к ней, "тем труднее было мне сдерживать свое нетерпение. Вот уже около двух лет я не получал никаких вестей с родины, а ведь судьба многих из тех, кого я знал и любил, могла измениться в связи с теми событиями, которые происходили в Европе. Я мысленно видел ожидавшую меня кучу писем и газет и погружался в их содержание, тогда как в разговорах со своими спутниками — меня сопровождал Али аз-Зедани, а по дороге мы захватили с собой живущего в Йоа Курра шитиму — старался отвлечься на другие предметы.

Мы переночевали в Ареге, получив скудное угощение от одного знакомого Зедани, и незадолго до рассвета 9 января снова пустились в путь с шитимой и гонцом, которого послали местные власти Бери к шейху с сообщением о прибытии нашего каравана. Без остановок, хотя и без желаемой скорости, ибо даже пребывание в Канеме не сказалось благоприятным образом на поднятии сил моей бедной лошади, мы проскакали до Куки и ко времени вечерней молитвы аша вступили в столицу через северные ворота ее западной половины. Все окружающее показалось мне очень родным. Прошел почти год, как я уехал из этого города, и с бьющимся сердцем я подъехал к своему жилищу. Я уже отовсюду слышал о том, что Бу Аиша еще не возвратился на север; поэтому добрейший Мухаммед ал-Катруни и верный упрямый Хадж Брек, моя многообещающая молодая лошадь и мои обезьянки и попугаи — все они должны были еще находиться у меня. Когда я подъехал к дому, была глубокая ночь, и его обитатели уже отправились на покой, как обычно, сразу после ужина.

Я безуспешно стучал в свою дверь, пока возвращавшийся домой сосед не вразумил меня, что Ахмед бен Брахим во время моего отсутствия снова стал использовать эту часть дома для собственных нужд и пробил дверь в дендаль из украшенного хеджлиджем двора. Тут вскоре наш стук услышал и Буи Мухаммеди и со свойственной ему флегмой открыл дверь. Увидев меня, он потерял свое обычное самообладание и закричал так громко, что Хадж Брек пробудился ото сна, а лошадь начала ржать. «О аллах, это же врач — табиб! Хвала аллаху, ал-хамду лилах!» И эти «хамду лиллах» нескончаемо полились из его обычно молчаливых уст.

Я быстро осмотрелся в своем хозяйстве, пока Мухаммед и Хадж Брек, которого в обычное время никак нельзя было назвать словоохотливым, рассказывали мне с непривычным красноречием, что из Феццана уже давно прибыл караван и доставил для меня целые грузы пакетов, ящиков и писем и большую сумму денег. Однако все это еще находилось в руках посредника, так как вскоре распространился слух, что я погиб во время одного из налетов арабов на Эннеди. Шейх Омар якобы был очень опечален, но надеялся, что слух не подтвердится. У них самих дела шли хорошо, шериф ал-Медени щедро заботился об их содержании и не сомневался, что я вернусь к ним в добром здравии. Отъезд Бу Аиши и, следовательно, их собственный откладывался до следующего лета. Среди живших у меня животных смерть произвела большие опустошения. Все обезьяны были унесены ларингитом, который напал на них почти одновременно. Один из попугаев тоже умер. Только лошадь чувствовала себя прекрасно и стала одним из красивейших животных, какие мне доводилось только видеть в Борну, изобиловавшем лошадьми.

В тот же вечер я отправился к хозяину дома Ахмеду, которого я, как обычно, застал в обществе нескольких его любимых жен, растиравших его жирные конечности. Он тотчас послал гонца к шейху с известием о моем приезде, но, прежде чем гонец успел выполнить это поручение, из дворца прибыл раб, чтобы осведомиться, обоснован ли слух о моем возвращении. Ему прежде всего бросилась в глаза моя изодранная одежда, и он представил своему господину такое жалкое описание и меня, изголодавшегося и оборванного, и моей отощавшей лошади, которую я с трудом дотащил за поводья до города, что уже на рассвете следующего дня посланец доброго шейха, Мала Абд ал-Керим, появился у меня с тремя изящными платьями, дабы я мог достойным образом принимать гостей. Через час он снова пришел, чтобы дополнить мое новое одеяние шелковой арабской курткой, проеденными молью суконными панталонами, парой желтых галош из Триполи, парой европейских полусапожек и парой огромных хлопчатобумажных чулок до колен. Присылка двух последних принадлежностей туалета (они мне были совершенно не нужны, тем более что не соответствовали моему размеру; их выбрали для меня как подарки, за которые пришлось чрезвычайно дорого заплатить в Куке, где они, вполне понятно, являются редкостью, а также считая их особенно пригодными для меня из-за европейского происхождения) трогательно свидетельствовала о любезной заботе доброго шейха и о его искренней радости по поводу моего возвращения.

Почти одновременно засвидетельствовал мне свою радость по случаю моего прибытия мой попутчик Бу Аиша. В доказательство своих дружеских чувств он прислал мне тонкую белую тобу из Нифе