Сахалинские каторжанки - [6]

Поправив подушку поудобнее, продолжаю:

— А когда мы засыпаем, в наш теремок приходят медведи, лисы, волки…

— На Сахалине нет волков.

— Ну зайчики там всякие. А потом они садятся пить чай из самовара, достают из буфета варенье, конфеты… В общем, всё выпивают, всё съедают и уходят жить в лес. Да, мамочка, вот так, — я загадочно ей киваю.

Мать хмыкает:

— Так вот оно что! Ни воды сутра, ни припасов. Вань, надо замок амбарный на летнюю кухню повесить, чтоб медведи по ночам у нас не жрали.

Отец, лежащий на другом диване, поперхнулся, закашлялся, отвернулся и забурчал:

— Припасов ёй жалко, родному мужу сладенького пожалела. Да пошли вы обе!

Но «обе» его не слышали, а заучивали наизусть:

— Это что за теремок? Он ни низок, ни высок. Кто-кто-кто в теремочке живет? Кто-кто-кто в невысоком живет?

Отец покосился на нас и пропыхтел:

— Жадина-говядина, соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест, а муха прилетела, понюхала и съела.

Валентина Николаевна удивлённо обернулась и выдала такую фразу:

— Так ты и не муха вовсе, а саранча поганая!

— Мам, а кто такой саранча?

— Это тот кто всё сжирает на своём пути — отец твой, в общем.

— Саранча! — кричу я весело Ивану Вавиловичу. — А давай на летней кухне много-много лавочек поставим. Чтоб все-все лесные звери по ночам в нашем теремочке собирались и чаи гоняли.

Мать со злой гримасой отвернулась от меня:

— Знаешь что! Кормилица ты наша, вставай и иди ищи себе другую кухарку. А мне и саранчи по горло хватит.

Детский автомобиль

Подарили мне детский педальный автомобиль Москвич, но не новый, а с довольно-таки с большим пробегом. Ну ничего! Села я в своё авто и рассекаю по двору. Но рассекать просто так скучно, надо же ездить со смыслом. Поворачиваю к деду во двор. Но туда проехать проблематично, тропинка узкая. Пыхчу, жму на педали!

— Дочь, ты куда? — кричит Валентина Николаевна, оторвав голову от своих тюльпанов.

— Деда давить!

— За что?

— А чтоб громко не пердел и ни хихикал при этом, как дурак!

— Ну, ну, — мать одобрительно закивала.

Еду, ползу, застряла. Ремонтирую драндулет, встав кверху задом. Из забора высовывается дед:

— Ты куда это, засранка, направилась?

— Тебя давить, чтобы ты громко не пердел и ни хихикал!

Дед опешил. А я совсем распоясалась:

— Не боись, я тебя быстро задавлю и пукнуть не успеешь!

Дед ехидно посмотрел калитку, запертую на защёлку:

— И што, я тебе ещё и ворота должон открыть?

Я киваю. Дед показывает мне кукиш:

— А вот это видишь? Ничего я тебе не должен.

Я в отчаянье дергаю ворота:

— Да ты, да ты! Да ты всему государству, знаешь, сколько должен? За то что на войну не ходил!

— Чего? — поперхнулся старый хрыч. — Да я для фронта картошку выращивал!

Но потом смягчился и почти ласково спросил:

— А кто это тебе такое сказал?

— Дядя Коля.

— Каргаполов что ли?

— Нет, сын твой старшенький, любимый!

Вавила посерел, побледнел, вырывал хворостину, подпирающую крыжовник, и понесся к дому сына Николая:

— Вот я тебе устрою РотФронт, засранец! Вот я те устрою бздёшь на всё село! Надо было тебя тада ещё прибить, када ты мальцом был, в детстве!

А я пожимаю плечами, сажусь в отремонтированный Москвич и въезжаю в распахнутую калитку:

— Делать нечего, поеду бабу Пашу давить.

«За что? — хотел было спросить голос с неба, но промолчал. — Что с него, с ребёнка возьмёшь?»

Золотая рыбка

Тятька постоянно что-то ремонтирует, пилит, строгает, а я либо смотрю, либо помогаю: где досточку подержу, а где и гвоздик подам. Но самое главное богатство в его столярной мастерской — это ни стена с развешанными на ней инструментами, а уголок рыбака-любителя. Там хранятся удочки, а в столе с выдвижными ящичками — наживки на крючки: бусинки, блёстки, блесна, пёрышки… Ну всё то, что и рыбку к крючку приманит, и грузилом послужит. Иван Вавилович у нас, как ворона, если у кого бусы рассыпались, то хвать их себе, и токо их и видели! А копошиться в его воровском богатстве нельзя — крючки острые, больно в пальчики впиваются. Осторожненько спрашиваю:

— Пап, а как рыбка на них ловится?

— Она бусинку ртом ам и все, поймалась.

Я тоже делаю ам и поймалась: в моей губе застрял крючок. Стою, реву!

Батя приволакивает меня к матери:

— Валь, ну дура она, нет?

Я реву. В губе торчит красивая бусинка. Мать узнаёт свой скатный жемчуг, краснеет, бледнеет, и начинает орать на мужа. Я реву. Но родителям не до меня: мать бьёт отца тряпкой, потом скалкой, а потом ещё и сковородкой. Я продолжаю упорно реветь.

Но тут сама судьба сжалилась над малышкой: к нам в гости зарулили Каргаполовы. А тётя Нина работает медсестрой. Она сразу же побежала к нашей аптечке и аккуратно вытащила крючок из моей губы. Крови, конечно, было много, но ранка затянулась быстро.

Зато с этих пор у меня появилась новая кличка: ни какой-то там «Пуп земли», а «Золотая рыбка». Вот так!

Зимняя рыбалка — лялечек не жалко

Как только мне исполнилось пять лет, отец стал брать дочь с собой на рыбалку. Зрелище конечно ещё то! Валенки, шуба, меховая шапка — круглый неуклюжий клубок сначала едет на санках, а потом перекатывается от лунки к лунке, заглядывает внутрь и спрашивает:

— А что там, пи-пи?

— Пи-пи, пи-пи, — хихикают мужики и дёргают жирную навагу одну за другой, одну за другой.