Сага о великом гитаристе - [9]

Мало того, мне больше не довелось услышать его «Венгерку» в той уникальной гармонизации. Чего не наобещаешь и не натворишь в угаре творческого самоистязания!..

Он тяготился частыми гастролями.

Конечно же, он был не однозначен. Но однозначные страшны своей неумолимой правотой, от которой цепенеет душа и сереет день… Как очень верно заметил гитарист и певец Валентин Стабуров, который знал Орехова и общался с ним с начала его гитарных «страданий»: «Мягкий, но очень конкретный. Свой талант когда желал, тогда и проявлял…»

Ну а как иначе?.. Если всюду — «как вам угодно?». Талант имеет свою сакральную меру, точно очерченную Высшими силами…

Кто такой музыкант при певце? В сущности, никто, каким бы одаренным он ни был. Даже поразительно свободные импровизаторы, носители явного Божьего дара. Их тоже не всегда объявляли на сцене и «забывали» обозначить в афише. А певцы-то, порою откровенно посредственные, если не сказать больше — бездари, в обрамлении виртуозной музыки даже недурно гляделись. Сказанное никак не относится к Надежде Тишининовой. Она — популярная певица, со своей толпой поклонников. Но ведь Сергей Орехов ни при ней, ни при других певцах не утратил своей значимости и самобытности. Его знали и любили там, где он только появлялся — на сцене и вне ее…

Избегая однообразия, он уходил к другим вокалистам. И если Надежду Тишининову раздражала его работа с певцами, то уж с певицами — двойная ревность: профессиональная и женская. Она имела основания для своего протеста. Во-первых, он ее муж и у нее на него свое «право собственности», он ее музыкант, а своим поступком разрывал творческий союз, за которым зияла дыра, а из нее могло уйти все…

Во-вторых, как женщина-жена также имела право на ревность.

Не сближала их и его загульно-хмельная жизнь, и бесконечная вереница по многим параметрам случайных людей, которые тащили его отзывчивую душу в бездну запойной неволи. Таков он был по своей природе. Однако нужно отдать ему должное — находил в себе силы уходить от угарного состояния на долгие годы. Был период лет пятнадцать, когда он не взял капли в рот, не взял бы и для святого причастия. В возрасте акмэ, в пик его творческой и физической зрелости. И это отрадно. В то время он нередко приезжал ко мне. А жил я, как говорится, у черта на куличках — у самой кольцевой дороги на Дмитровском шоссе.

Приезжал и часами самозабвенно играл на гитаре, попивая крепкий чай или, реже, кофе. А как играл?.. Тогда, в начале 70-х, пластинки выпускались на 78 и 33 оборота в минуту. 33 оборота — долгоиграющая.

Так он, отпив глоток чаю, устраивал гитарную кутерьму. Нет, это действительно не было игрой на гитаре, это набегающие волны звуков, где каждая волна — девятый вал. Складывалось такое ощущение, что пластинку на 33 оборота ошибочно поставили на 78. И нигде ни кикса, ни треска, ни пустой ноты, только бархатно-теплое звучание гитары во всех позициях, снизу доверху. Нередко, кроме меня, благодарным слушателем становился поэт Геннадий Дмитриев, обладатель редкого по тем временам портативного магнитофона. И мы потом долго-долго упивались звуками ореховской гитары, утоляя все печали не всегда благозвучного бытия…

А что касается семейных взаимоотношений Сергея и Надежды, то, как сказал поэт Николай Шатров,

И Пушкин был не виноват,

И Натали не виновата…

Не может быть вечного праздника: если праздник каждый день, то он превращается в тризну. А они прожили вместе более тридцати лет. Из них двадцать — на сцене. О сей факт нельзя просто вытереть ноги.

Прожили вместе лучшие годы своей жизни. Всего доставало: и удач, и огорчений. И было много-много нелегкой работы. Вспоминает сама Надежда: «Мы прожили вместе 33 года. Гастролировали по всей стране.

Я пела сольное отделение — цыганские песни и романсы. Знала массу произведений, и Сереже они нравились, особенно он любил «Только раз бывает в жизни встреча», «Измены нет», «Он уехал». Он садился и делал аккомпанемент. С нами ездил и второй гитарист, потому что Сергей не любил один играть. Он ведь был солист. Играл и классические вещи, перекладывал их себе на семиструнную гитару.

Репетировали, как правило, дома. К сожалению, записей не делали — не было у нас тогда магнитофона.

В цыганский театр «Ромэн» нас не раз приглашали. До моего появления в Москве Сергей ведь работал с цыганами. Он настолько вник в цыганское искусство, что его даже стали считать цыганским гитаристом. Цыгане все его обожали, потому что так, как Сережа, цыганские вещи никто не играл. Я помню, как Сережа приводил меня к самому Валериану Полякову, чтобы я его послушала, — он был очень утонченный, и Сергею это нравилось. Что-то от него Сергей, может быть, и взял. Он быстро все схватывал. Как метеор. Но в театр идти — значит петь в массе или в лучшем случае спеть соло один романс. А на эстраде мы делали целую программу.

Правда, Сергей все же «связался» с Малым театром, куда его приглашали время от времени выступать в спектаклях, где нужно было играть какую-нибудь красивую музыку. И Орехов с удовольствием ходил туда, потому что в душе был, конечно, артист.

Обычно если мы отправлялись на гастроли, то давали как минимум 60 концертов. В день получалось по два-три выступления. Везде нас принимали хорошо, но случались и парадоксальные ситуации. Так однажды, в 70-х годах, приехали мы в какой-то районный центр, как всегда, выступили с успехом. После концерта вдруг заходит за кулисы молодой человек и говорит: «Вы больше к нам не приезжайте, мы любим комсомольские песни, а не романсы». Как оказалось, был он секретарем обкома комсомола. А в это время работал вместе с нами артист Малого театра Аркадий Вертоградов, он вел нашу программу, читал какие-то репризы. Так вот он не растерялся и говорит в ответ, мол, я — секретарь парткома Москонцерта! После этого молодой человек сразу переменил свое отношение к нам резко в положительную сторону.