Сафьяновая шкатулка - [90]

Суд отказал в разводе, не найдя веских оснований для него. Судья, добродушный, пожилой, но недалекий человек, увещевал стороны, пытаясь примирить их. Но ничего из этого не получилось, конечно.

Так молодые и жили — в законном браке, но в разных концах города. Развод удалось оформить только через два года, когда в пустоту, образовавшуюся между ними, вошел Лернер. Это был талантливый инженер, лет на пятнадцать старше Олеси. Веселый, общительный человек.

Он женился на Олесе, и кто знает, был ли счастлив с нею. Во всяком случае, его не раз видели в театрах и концертах без красавицы жены, он был весел и по-прежнему общителен, но в его веселье теперь вкрадывался оттенок язвительной иронии. По делам службы ему приходилось встречаться с Олегом. А Олег… Он оказался однолюбом. Он признавался мне, что и сейчас любит Олесю и порой стыдится смотреть в глаза Елене. Даже она оказалась не в силах вытравить из него эту любовь. Легко поэтому представить, каково приходилось ему каждый раз при встрече с мужем любимой женщины. Но работа есть работа, и она редко считается с чувствами людей. Впрочем, надо отдать справедливость Лернеру: он относился к Олегу с большим тактом, чем Олег к нему.

Последние три года Лернер ведал делами рационализации и изобретательства в Министерстве нефтяной промышленности. Волох же, будучи заведующим одним из промыслов, одновременно работал над проектом новой конструкции аппаратуры для исследования внутри-пластового давления. Каждый вечер после рабочего дня он отправлялся в ЦНИПР[13] и засиживался в лаборатории до полуночи, работая над своим проектом. Здесь-то судьба и свела его с Лернером в последний раз.

О том, что Олег работает над новой конструкцией измерительного аппарата, я знал давно. Знал и то, что Лернер дважды отверг проект Волоха. Олег выходил из его кабинета взбешенный и приятелям из министерства признавался, что готов прямо-таки убить этого человека. Но через неделю, внимательно изучив все критические замечания Лернера, вынужден был скрепя сердце признать, что тот прав.

Олег не раз жаловался мне:

— Этот Лернер просто подавляет меня своей правотой.

Я дружески посмеивался:

— А ты умеешь отдавать должное людям. В твоем возрасте это уже немало.

Олег отдавал должное талантливому инженеру и его твердости в отстаивании своих взглядов. В этом Лернер напоминал самого Олега: с той лишь разницей, что Олег был чрезмерно горяч, порой до грубости, а Лернер, напротив, холодно-рассудителен, за его немногословием скрывалось твердое убеждение в своей правоте и большой профессиональный опыт. Так что к моменту внезапной трагической развязки их отношений Олег, сам того не замечая, успел почти забыть свою личную неприязнь к нему.

Накануне лабораторного испытания своего аппарата он позвонил Лернеру и спросил, не согласится ли тот хотя бы на полчаса заехать и посмотреть, как будут проходить испытания. Это было шагом к примирению. Лернер, видимо, так именно и расценил смысл приглашения, поскольку вовсе не требовалось его официального присутствия на этом испытании. Он согласился сразу же, но, в свою очередь, попросил отложить испытания на два дня: ему предстояло срочно выехать на морские промыслы. Олег с готовностью отложил.

Я вспоминаю мой разговор со следователем. Это было примерно неделю спустя после того, как в прокуратуру поступил материал на Олега. Следствие шло к концу. Оставалось лишь получить заключение технической экспертизы.

…Последние дни августа. В служебном кабинете невозможно сидеть: душно. Я подхожу к раскрытому окну, но с улицы на меня волной несется жар плавленого асфальта. Я включаю маленький настольный вентилятор, потом слышу, как стучатся в дверь. Три коротких, пауза, два коротких. Нетрудно определить, что это Сатюков, следователь прокуратуры. Он стучит, словно в дверь конспиративной квартиры. Эта его привычка всегда забавляет меня.

— Войдите.

Сатюков входит с объемистой папкой под мышкой. У него круглое румяное лицо и светлые голубые глаза, смотрящие на мир с мальчишеской восторженностью.

Он молча подходит к столу, достает из папки несколько бумаг и кладет передо мной. Некоторые из них я подписываю, другие — откладываю в сторону, их надо просмотреть потом. Сатюкову уже нечего делать, но он почему-то не уходит.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я.

— Я, Алексей Аркадьевич, посоветоваться с вами хотел.

— О чем?

— Да насчет Волоха.

Я откидываюсь на спинку кресла, говорю с усмешкой:

— А что, разве уже есть заключение экспертов? Я этого не знал.

Сатюков нетерпеливо ерзает на месте. Он сейчас напоминает мальчика, наказанного за разбитое оконное стекло. В сущности, он и есть мальчик. Ему не больше двадцати пяти, и он еще не успел освоиться с работой.

— Но, Алексей Аркадьевич, я же не требую, чтоб его взяли под стражу! Я просто говорю, что тут дело ясное и без экспертизы, — возмущается следователь. — Ну, посудите сами. Команду к началу испытаний давал Волох… — Сатюков гулко шлепает себя по лбу, осененный внезапной мыслью. — Почему он ради Лернера откладывал испытания на два дня, вы знаете?

Я невольно улыбаюсь этой вспышке вдохновения.