Сафьяновая шкатулка - [37]

Последние слова он произнес таким тоном, что у гарихачцев не осталось никаких сомнений в том, что судьба председателя окончательно решена. По их понурым лицам Агаджанян тоже понял, что дело, ради которого он приехал сюда, в основном уже решено, остается пустая формальность — голосование.

— Все понятно, товарищи гарихачцы?

— Все понятно, Арташеса надо снять! — ответили товарищи гарихачцы.

— В таком случае позвольте…

Стали голосовать — кто за снятие, кто против. Оказалось, все против, кроме одного — Авага Саруханяна. Впрочем, он воздержался.

Агаджанян и его коллеги обескураженно переглянулись.

— Товарищи, тут, по-моему, произошла какая-то путаница.

— Какая путаница? — спросили товарищи. — Мы поднимали руки, как нам велено!

— Да нет, вопрос ставился так: кто за то, чтобы Бабаяна снять с работы? Прошу еще раз. Кто за это предложение?

Ни одна рука не поднялась. Агаджанян растерялся.

— Товарищи, я еще раз спрашиваю: вы меня правильно поняли?

— Правильно, — сказали товарищи, — Бабаяна надо снять.

— Так какого же черта… Ладно, ставлю вопрос иначе: кто против того, чтобы Бабаяна сняли?

Все подняли руки.

— Товарищи колхозники, — сказал Агаджанян, — так не годится!

— Что не годится? — спросили товарищи колхозники.

Агаджанян, наконец выходя из терпения, заорал:

— То не годится, черт вас побери, что вы говорите одно, а…

— …а молчим другое! — рассмеялся Юрик и посмотрел на свою благоверную дуреху Лусик.

Дуреха улыбнулась ему и крикнула с места:

— А мы такие! Мы гарихачцы!..

После этого все встали и разбрелись по домам, оставив ошарашенный президиум за столом, поскольку председательствующий не объявил о закрытии общего колхозного собрания.

_____

В середине сентября по дороге, ведущей к гарихачским токам, тащилась повозка, запряженная быком и буйволом. Впереди повозки шагал, попыхивая самодельным кизиловым чубуком, возчик Макич. «Ха, техника! — ворчал он после каждой затяжки. — Далеко ей, вашей технике, чтобы, значит, возить такой груз! Это еще заслужить надо!» Но сейчас Макич ругал технику за то, что она чуть не отняла у него право перевозить груз, который он считал едва ли не самым почетным из всех, какие он перевез за последние два десятка лет. Груз этот сейчас покоился в повозке, бережно укрытый соломой, и поначалу предполагалось, что его перевезет на своем грузовике Юрик, сын Макича. Но Макич пригрозил, что, если Юрик, собачий сын, вздумает это сделать, он, Макич, будь он проклят, если не проткнет шилом все четыре колеса его техники. Юрику пришлось уступить, и теперь почетный груз тащился малым ходом по проселочной дороге. Почему Макич считал этот груз столь почетным — он и сам бы не смог толком объяснить. Может, с ним связаны какие-то воспоминания о благословенных днях далекой молодости, а может, потому, что возле токов его с нетерпением ждали гарихачцы и, таким образом, его появление будет окружено ореолом торжественности, которой на старости лет тоже не грех вкусить, — кто знает!

А в это время толпа гарихачцев, человек двадцать, собралась возле последнего, тысяча пятисотого метра водопровода, из которого веселой, сверкающей на солнце струей стекала вода, уходя по канавкам к токам и коровнику. Гарихачцы с интересом наблюдали за приготовлениями к приему почетного груза: вездесущий Беник выравнивал мастерком небольшую квадратную площадочку над самой струей. Площадка была цементная и напоминала основание для монумента.

И вот наконец за плетнем огорода сторожа Мели показался сперва возчик Макич, потом из-за его спины выглянули меланхолические морды быка и буйвола. Повозка подъехала, остановилась посреди толпы.

— Принимай! — торжественно сказал Макич, обращаясь к Бенику.

Гарихачцы окружили повозку, разворошили сено и принялись рассматривать груз с таким неподдельным интересом, словно видели его впервые в жизни. Это был камень с Нерсесова родника.

— Слушай, разве он такой большой? — удивились гарихачцы. — Он же был не такой большой!

— По дороге вырос… — сказал Шаген.

Часа через два общими усилиями гарихачцы водрузили камень на цементном основании. Беник в последний раз провел мастерком по краям площадки, снимая неровности, потом отошел на несколько шагов и издали придирчиво посмотрел, правильно ли стоит камень, нет ли перекоса, стекает ли вода в чашу. Все было правильно, все как надо. Пастух Мушег подошел, хотел отодрать мох с камня, но Шаген прикрикнул:

— Ара, ты что, не в своем уме? Разве такое можно отдирать?

Мушег отдернул руку и смущенно почесал затылок.

— И то верно… — сказал он. — Нельзя…

— Ай, гарихачцы, ради бога, пусть кто-нибудь из вас прочтет, что там написано на камне. Вспомнить хочу! — взмолился Русагет Хачатур.

Беник прочитал громко:

Благословенною водой, о путник,

Ты жажду утоли и лик свой остуди.

И в том найди земную благодать…

— Вах, вах! Какие слова, а! Слушай, наверно, этот сукин сын был святой, не иначе! Простой человек разве нашел бы такие слова? Где там!

— Хорошо, дядя Хачатур? — улыбнулся Беник.

— Джанум, — сказал Хачатур, — ну, когда хорошо, то хорошо! Разве, когда хорошо, язык повернется сказать, что нехорошо? — И добавил по-русски: — Клянусь честью!